Изгой

Каково это – ничего не чувствовать? Каждый день просыпаться в полном неведении того, что тебе дальше делать, осознавать полную бесполезность своего существования, приправленную апатией. Боюсь ли я смерти при этом? Да, боюсь, но лишь потому, что не знаю, что будет дальше. Если человека пугает неизвестность, то он всё же что-то чувствует? Думаю, это просто отголоски наших инстинктов, борьба за выживание – древний механизм, который не даёт шагнуть с крыши или утопиться в луже. Но что, если даже этот инстинкт притупляется? Что остаётся тогда?

Ева медленно встала с кровати, опустив босые ступни на потрёпанный мягкий ковер, пропитанный запахом сырости и пыли. Ковёр когда-то был серым, теперь – грязно-бурым, с пятнами от пролитого чая и крови из порезов. Её пальцы тут же впились в виски – голова гудела, как после ночного бдения, хотя сон был тяжёлым и пустым, без сновидений, без даже намёка на эмоции. Она щёлкнула выключателем: тусклая лампочка под потолком мигнула, зажужжала, осветив обшарпанную комнату с облупившейся краской на стенах – жёлтой, как старая моча, – и единственным стулом у окна, за которым маячил серый смог Мануты. За окном, в вечном полумраке, виднелись силуэты фабричных труб, чёрный дым, и редкие фигуры людей, шаркающих по грязи в поисках еды. Мысли нахлынули мгновенно, как всегда: бессмысленность, пустота, бесконечный круг.

Ева поднялась, шаркая ногами по холодному линолеуму, потрескавшемуся от времени, и направилась в крошечную ванную – там, где единственная лампа мерцала под слоем паутины, отбрасывая тени на потёкшие плитки. Выполняя каждодневные процедуры на автопилоте – чистка зубов щёткой с облезшей щетиной, умывание ледяной водой из ржавого крана, – она села в душ под тонкой струёй холодной воды, пропитанной металлическим привкусом канализации. Капли медленно стекали по старым шрамам на её теле – тонким белёсым линиям от ножей и плетей, пересекающим рёбра, плечи, бёдра, – напоминая, где её место: внизу, среди отбросов. Шрамы не болели уже годы, но каждый раз, касаясь их взглядом, она чувствовала эхо той боли – не физической, а той, что выжгла всё внутри.

Девушка родилась двадцать лет назад в Мануте – гиблом месте для изгоев, где улицы тонули в грязи по колено после дождя, а воздух был густым от дыма фабрик и вони нечистот. Манута служила пристанищем для тех, кто не обладал арх – способностями, которые определяли ценность человека в этом мире. Без них ты не мог построить стену из земли для защиты от бурь, вызвать огонь для тепла в промозглые ночи или воду для полей, чтобы прокормить семью. Ты был ничтожеством, обузой, расходным материалом. Фабрики Мануты жрали таких, как она, на чёрной работе – сортировка отходов, чистка труб, где один неверный шаг означал смерть от удушья или падения.

Существовало пять видов арх: вода – для поливщиков и целителей; земля – строители и фермеры; огонь – кузнецы и фабричные; воздух – связные и разведчики; лёд – хранители и воины Севера. Каждый – ключ к жизни в одном из секторов общества, от элитных башен Эфира до плодородных Полей.

Ева не знала своих родителей. Возможно, они погибли или умерли от голода в трущобах Мануты, где дети дрались за корку хлеба у свалок, а взрослые продавали себя за миску похлёбки. А возможно, просто бросили её, как балласт, не дожидаясь, пока бездарь опозорит семью. Она не помнила детства. Последнее воспоминание заставляло вздрагивать и откидывать мысли в дальние уголки памяти – туда, где боль становилась просто тенью, не способной ранить снова.