Тихая вьялица

1. Пролог

Было уже поздно. На улице давным-давно стемнело, и сквозь покрытые ледяным узором окна деревенских домов, проглядывал тусклый свет, тянувшийся от свечей. Как обычно в ночь крепчал мороз, а белый пушистый снег опускался на землю, укрывая собой следы редких путников.

В одном из домов, что примостился на краю деревушки Пýстошка, звенела тихая и красивая песня. Молодой девичий голос лился, словно патока, мягко и протяжно, пока девица пряла свою пряжу, сидя на лавке у стены в жарко истопленной комнате. Золотистая коса свисала ей за спину, алые губы едва приоткрывались, выпуская наружу слова песни, а пальцы действовали ловко и умело, привычным жестом закручивая шерсть.

Надрывный собачий лай, внезапно донёсшийся с улицы, заставил девицу на время прервать своё занятие. Песня смолкла, а золотоволосая красавица прислушалась.

«Кого это там принесло на ночь глядя? Да ещё и в бесовскую неделю?[1]— насторожилась она, поднялась с лавки и подошла к окну, выглядывая наружу. Но лишь темнота ей мрачно улыбалась сквозь заледенелые стёкла. — Может, кошки бегают? Будь они неладны!»

Тем временем собаки, и своя и соседские, заливались лаем, и девица уже решила, что сейчас они сорвутся с цепи, и понесутся по двору.

«Надо бы глянуть, что там», — подумалось ей, и, накинув на плечи свою овчинную шубку, девица вышла сначала в сени, где обула валенки, а затем, отворив дверь, ступила на ледяное крыльцо. После жарко натопленного дома мороз, царивший на улице, показался особенно лютым, и она зябко повела плечами под тёплыми одеждами.

Собачий лай звенел в ушах, разносясь в промёрзшем воздухе по всему двору.

— Буян! — прикрикнула девица на тёмно-бурого лохматого пса, что рвался вперёд, словно видел кого в темноте; длинная добротная цепь гремела от каждого его движения. — А ну, замолчи, окаянный!

Она стояла на крыльце, вглядываясь в морозную темноту, но, казалось, кроме неё и Буяна, здесь никого нет. Собака носилась по двору взад-вперёд, насколько позволяла длина цепи, и её злобный, отчаянный лай постепенно стихал, пока не перерос в скулёж.

— Да что это на тебя нашло, όстолбень[2]? Здесь же нет никого! — бросив на Буяна сердитый взгляд, шикнула девица.

Её щёки стало покалывать от мороза, который нахально пробирался под распахнутую шубку, и, сильнее запахнув полы, девица толкнула входную дверь с намерением вернуться в дом. Дверь широко отворилась, маня хозяйку вовнутрь. Она уже переступила порог, когда услышала, как от чьих-то шагов тихонько поскрипывает колючий снег.

Обернувшись, девица едва не вскрикнула от испуга, но лишь прижала окоченевшую ладонь к груди, словно хотела успокоить колотящееся сердце.

— Бабка Марфа! — выдохнула она, и в морозный воздух взметнулся белёсый пар. — Ох, и напугала же ты меня!

— Да что ты, Лушенька. — От калитки раздался чуть сипловатый бабий голос. — Я не со зла! Ты уж прости дуру старую!

— А ты чего бродишь в потёмках? Случилось что? — нахмурилась Луша.

«И как это не боязно ей бродить одной по деревне? Совсем из ума выжила! — подумала она и принялась тереть руку об руку, пытаясь согреть окоченевшие пальцы. — И Буян отчего-то всполошился.»

— Ничего не случилось, — снова просипела бабка Марфа, сделав шаг в сторону крыльца. Буян оскалился и зарычал, звякнув массивной цепью, а бабка прищурилась, блеснув в темноте своими выцветшими глазами:— За тобой я пришла, Лушенька.