Пожиратели снов

Холодный свет, стерильный, как спирт на ране, заливал мою лабораторию. Он отражался от хромированных поверхностей дистиллятора, от ряда герметичных колб, от лезвий молекулярных скальпелей, разложенных на черном бархате с геометрической точностью. Здесь не было места пыли, случайности или эмоциям. Только работа. Чистое, холодное искусство.

В моих руках тончайшая пипетка дрогнула и замерла над бокалом из дымчатого хрусталя. Внутри переливалась бледно-золотистая жидкость – концентрат ностальгии по несуществующему прошлому. Последний штрих. Капля эссенции первого детского разочарования, дистиллированная до состояния легкой горечи, с едва уловимым озоновым послевкусием. Она должна была оттенить сладость воспоминания о запахе выпечки из пекарни, которой никогда не существовало, и восторженного трепета от первого полета на глайдере, который клиент видел только в рекламных роликах. Я создавала не сон, а идеализированный фантом памяти, который будет греть душу пресыщенного финансиста из Игл еще пару циклов. Дешево, но эффективно.

Сенсорный букет был выверен до микрона. Я закрыла глаза, мысленно пробую композицию. Да. Легкая меланхолия на вдохе, переходящая в теплое, обволакивающее чувство защищенности, и едва заметная терпкость на выдохе – напоминание о том, что все это иллюзия. Идеально. Еще один заказ выполнен. Еще один чек ляжет на мой счет. Еще один день, когда я не почувствую ничего своего.

Тихий мелодичный звон пронзил тишину. Голографический проектор на моем запястье ожил, и в воздухе соткалась полупрозрачная фигура. Барон Корвус. Даже в виде призрачного изображения он умудрялся источать ауру власти и застарелого порока. Его лицо, гладко выбритое и неподвижное, как у античной статуи, не выражало ничего, но холодные серые глаза смотрели прямо в меня, словно препарируя.

– Лилит, – его голос был бархатным, но с металлическими нотками, как шелк, натянутый на стальной клинок. – Ваш последний опус, «Осенний сплин», был… адекватен. Мои гости оценили его… предсказуемость.

Предсказуемость. Для него это было худшим из оскорблений. Мои пальцы, только что державшие пипетку с ювелирной точностью, непроизвольно сжались в кулак.

– Я устал от закусок, Лилит. Я устал от десертов. Моя душа требует основного блюда. Чего-то настоящего. Первобытного.

Я молчала, позволяя ему высказаться. В нашем деле умение слушать клиента ценилось не меньше, чем чистота экстракции.

– Мне нужен не суррогат, – продолжал он, медленно вышагивая в пределах проекции. – Не искусная имитация. Мне нужна подлинная, всепоглощающая страсть. Не влюбленность, не похоть. А то чувство, когда весь мир сужается до одного человека. Когда ради него ты готов сжечь и себя, и вселенную. Вы понимаете, о чем я?

Я понимала. Он просил о невозможном. Такие эмоции в чистом виде были редки, как самородный алмаз. Они не рождались в серых жизнях обитателей Подбрюшья, чьи сны были наполнены в основном тревогой о завтрашнем дне и глухим отчаянием. Такое можно было найти лишь в душе гения, святого или безумца. И стоило это соответственно.

– Это будет сложно, барон, – мой голос прозвучал ровно, без эмоций. – Такой материал… нестабилен. Он может оставить ожог на сознании потребителя.

– Именно ожога я и жажду, дитя мое, – в его глазах блеснул хищный огонек. – Я хочу почувствовать то, что давно забыл. Или чего никогда и не знал. Цена не имеет значения. Найдите мне это. Или я найду другого шеф-повара.