Его превосходительство Эжен Ругон

Президент палаты депутатов еще стоял, выжидая, чтобы унялся легкий шум, произведенный его прибытием. Наконец он сел, проговорив небрежно и вполголоса:

– Заседание открыто.

Он распределил по порядку законопроекты, лежавшие пред ним на бюро. Слева близорукий секретарь, уткнувшись носом в бумагу, читал протокол последнего заседания. Никто из депутатов не слушал того, что он бормотал себе под нос. В зале было шумно, и чтение секретаря слушали одни лишь пристава, державшие себя очень чинно, в противоположность бесцеремонным позам депутатов.

В заседании нельзя было насчитать и ста членов. Одни из них, полуопрокинувшись на красных бархатных скамейках, уже дремали, устремив глаза в какую-то неопределенную точку; другие, сгорбившись над пюпитром под бременем скуки публичного заседания, тихонько выбивали пальцами по красному дереву какие-то мелодии. В полукруглое окно, вырезавшееся на небе серым овалом, проникало дождливое майское утро и равномерно освещало строго-торжественное убранство залы. Свет, скользя по красным скамейкам, расположенным уступами, там и сям отражался розовыми пятнами на пустых местах; за спиной президента белелись статуи и лепные украшения.

Один из депутатов, на третьей скамейке, стоял в узком проходе. Он с озабоченным видом тер рукою жесткую седоватую бороду, узкой полоской обрамлявшую его лицо. Мимо него прошел пристав; он остановил его и вполголоса спросил о чем-то.

– Нет, г. Кан, – отвечал пристав, – г. президент государственного совета еще не прибыл.

Кан сел и, внезапно повернувшись к своему соседу по левую сторону, спросил:

– Скажите-ка, Бежуэн, не видели ли вы сегодня утром Ругона?

Бежуэн, маленький, худенький, черненький человечек, угрюмый с виду, рассеянно поднял голову с моргающими глазками. Он писал письма на синей бумаге с бланком: «Бежуэн и К^>0., хрустальный завод в Сен-Флоране».

– Ругона? – повторил он. – Нет, я его не видал. Я не успел зайти в государственный совет.

Бежуэн степенно принялся снова за работу. Справившись с записной книжкой, он стал писать второе письмо под смутное бормотанье секретаря, кончавшего чтение протокола.

Кан опрокинулся на спинку скамьи и скрестил руки. Лицо его, с крупными чертами и большим носом, обличавшим еврейское происхождение, сохраняло по-прежнему недовольное выражение. Он смотрел на золотые розетки потолка, потом взглядывал, как дождь колотил в эту минуту в полукруглое окно, а затем, не зная, куда деть глаза, принялся внимательно рассматривать сложные украшения большой стены, как раз напротив. На двух концах ее ему бросались в глаза панели, обтянутые зеленым бархатом и покрытые позолоченными украшениями. Окинув взором колонны, между которыми высились аллегорические мраморные фигуры Свободы и Общественного порядка, он уставился, наконец, на зеленую шелковую завесу, скрывавшую фреску с изображением присяги Луи-Филиппа конституции.

Между тем секретарь сел. Шум в зале не прекращался. Президент, не спеша, перелистывал бумаги. Он машинально придавил пружину колокольчика, громкий звон которого, однако, не прекратил разговоров. Встав среди этого шума, он постоял с минуту в ожидании.

– Господа, – начал он, – я получил письмо… – Он умолк и снова позвонил, подняв свое серьезное и скучающее лицо над монументальным бюро, с панелями из красного мрамора, обложенными беломраморным бордюром. Застегнутый сюртук президента выделялся на барельефе, находившемся позади бюро, и пересекал черной линией пеплумы статуй Земледелия и Промышленности, с античными профилями.