Василика Даль: Возрождение

Остров Мун, Мортем, 13-ый день 11-го месяца.

Я спустился в темницу, глупо надеясь, что смогу помочь и спасти её от участи, которая ожидает Зои за этими белыми каменными стенами, благодаря моему отцу.

В очередной раз перебираю в голове слова, которые смогут что-то изменить. Но что они могут изменить? Ничего, мои слова, ровным счетом, ничего не стоят.

Слова могли бы помочь Зои только в том случае, если бы они подействовали на отца. Но нет, слова мои не были услышаны, а отец даже вида не подал, что слушает меня, как это бывало обычно. Он, не стыдясь, игнорировал меня в тот момент, когда я кричал у его ног и умолял пощадить её, оставить Зои жизнь.

Нет, отец был неумолим и непоколебим. Истинный хладнокровный король.

Сторож открывает передо мной дверь, прислужливо склонив голову. Я вежливо, в обычной поспешной манере, кивнул ему в ответ и пошел по темному сырому коридору из массивных серых камней, освещаемому с двух сторон факелами, что шли через дверь. Мои шаги эхом разносились по пустому коридору, привлекая внимание тех, кто заточён в темнице. Заключённым шаги казались незнакомыми, сильно выделяясь на фоне тех, кого они успели запомнить за проведённое здесь время, и эта неизвестность привлекала. Они смотрели на меня, выпучив глаза и что-то шепча друг другу, но никто ничего не пытался сделать или сказать. Они просто смотрели.

В конце коридора я остановился, и заключённые, потеряв ко мне интерес, отошли от дверей, продолжая заниматься своими обычными делами за решёткой.

В камере за дверью куда я не решался войти, раздавался сильный кашель, вырывающийся из маленького тела вместе с жизнью.

Боже, да что я за слабак? Почему я не нашел другого способа воздействия на отца? Почему не могу ничего сделать для неё? Почему?

Открыв темницу своим ключом, я медленно толкнул дверь, и та со скрипом сдвинулась с места, привлекая внимание Зои.

Я невольно вздрогнул, когда увидел, полумёртвое тело, прикованное к холодной стене. Первое, что пронеслось у меня в голове при виде такой картины, было ужасно, но к моему великому сожалению, было правдой. Она обречена.

– Здравствуй, – прохрипела она, силясь поднять свою маленькую головку, чтобы посмотреть мне в глаза.

Нет, я не буду смотреть ей в глаза. Мне морально слишком тяжело, а Зои тяжело физически держать голову ровно.

– Здравствуй, Зои, – сказал я, как можно теплее, будто мой тон мог как-то облегчить её страдания или согреть содрогающееся тело от промозглого холода в этом мерзком месте.

– Я думала, ты не придешь. Думала, не сможешь. – Она говорила с длинными паузами, хрипя на каждом звуке. – Лучше бы ты не приходил. Я не хочу, чтобы ты запомнил меня такой. Не смотри на меня так, пожалуйста. Ты знаешь, что я права и это наш последний разговор. Послушай, ты должен забыть меня такой. Прошу, помни меня той, каковой встретил, той, которая смогла согреть твою душу…

Она не смогла договорить, кашель разрывал её глотку на части, и я чувствовал, как он дерет её своими когтями изнутри, чувствовал боль Зои.

Не выдержав, я приблизился к ней, и дрожащей рукой убрал с поникшего лица золотые пряди волос, высвобождая её прелестные голубые глаза из плена.

Её глаза источали уверенность – что бы ни произошло, она не потеряет веру в себя. И гордость горела ярким пламенем глубоко в душе. Её отправят на эшафот или куда-то еще, и она пойдет на него с гордо поднятой головой, да так, что неловко почувствуют себя те, кто придет смотреть на смерть Зои.