Лара

Деревня Синие Раки затерялась где-то между Уралом и таёжной Сибирью, так что и время там будто бы замерло в том дне, когда люди впервые узнали о существовании таких чудес, как телевизор и газовая плита. Электричество в деревню подвели только в конце шестидесятых прошлого века, а уже через двадцать лет оно снова исчезло.

Лара родилась именно в тот день, когда погасла в доме у Павловых последняя лампочка, тринадцатого мая тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. Те, кто успел привыкнуть к такой роскоши, как искусственный свет, повозмущались немного, намеревались даже после весенней распутицы обязательно добраться до городских властей, расположенных в восьмидесяти километрах от поселения, но к тому времени, когда просохли непроходимые в межсезонье дороги, успели привыкнуть к новым обстоятельствам, и всю мощь своего праведного гнева направили на более практичные вещи – на огород, на охоту, на заботу о домашней скотине, без чего в Синих Раках не было возможности выжить. Один единственный генератор, имевшийся у Степана, бывшего некогда участковым, а теперь пребывающего на пенсии любителя покопаться во всякого рода механизмах, включался по вечерам на пару часов, начиная с конца сентября и до Нового года. Как правило, к третьему января кончалась солярка, и вся деревня погружалась во тьму до июня. Вооружённые керосиновыми лампами и лучинами, люди начинали по вечерам собираться у Павловых, пели грустные песни, вспоминали о прошлом, мечтали о будущем, но, в основном, пили ядрёный самогон, сделанный по рецепту и технологиям бабы Веры.

Так проходили годы. Кому-то из молодёжи удавалось иногда вырваться из этой тягостной реальности, но чаще всего, уезжая на заработки в город, они с концами там пропадали. Их жёны, иногда успевшие обзавестись потомством, оставались гадать о причинах такого расклада – то ли мужья их бросили, то ли случилось с ними что-то трагическое и непоправимое. В стране в ту пору набирали обороты девяностые – никому ни до кого не было дела. Последний комбайн из маленького колхоза «Светлый путь» оказался разобран и продан по запчастям; на овощебазе, расположенной в разрушенной ещё в тридцатых годах церквушке, догнивали остатки прошлогодней капусты; закрылись с концами библиотека и школа; бывший единственным в деревне врач, он же и акушер, из последних сил принимал у себя на дому прихворавших односельчан, выписывая бессмысленные рецепты, которые и предъявить-то было некому в радиусе сорока километров. Даже синие раки, которые и правда раньше иногда попадались в речке, исчезли, решив, что надо отсюда линять.

Помнили, как в девяносто четвёртом году явился в деревню какой-то начальник, судя по амбициям и величине живота, довольно влиятельный. Собрал в поле возле помойки весь оставшийся народ в количестве тридцати четырёх человек, громко, будто окружали его глухие или умственно отсталые, оповестил о том, что скоро проведут в деревню газ и дорогу, пожелал всем терпения и веры в скорое процветание и так же скоропалительно исчез, призвав раскрывших рот синераковцев голосовать при случае за него. Люди почесали затылки, подумали, что, может быть, отремонтируют хотя бы клуб, чтобы можно выло организовать там избирательный участок, но уже на следующий день и помнить забыли о чудесном явлении толстого мужика. И жизнь вернулась в прежнее неспешное русло.