Игры марионеток

Старик приходил завтракать на террасу отеля каждое утро, неизменно в четверть десятого, и ни минутой позже.

Надо полагать, он был педантичен во всем.

Служащие показывали его новым постояльцам, как некую достопримечательность отеля и города – маленького нормандского городка на прохладном побережье Атлантики. На протяжении многих лет он приезжал сюда ранней весной.

В марте.

Пятнадцатого числа.

Всегда – пятнадцатого.

И непременно – последним поездом из Парижа.

Гораздо забавнее было то, что никакой другой информацией о старике в отеле не располагали.

Говорили, что он ученый, возможно – профессор, возможно даже академик, но доподлинно этого не мог утверждать никто.

Неизвестно было, в какой области работает постоялец.

Есть ли у него семья.

Живет ли он в Париже, и вообще – во Франции.

Сказать, что он был неразговорчив, значит – не сказать ничего.

Дней и месяцев, которые старик провел под крышей отеля, наверняка набежало уже на несколько лет, а быть может – и целое десятилетие, слова же, которые за это время он соблаговолил произнести, исчислялись сотней– другой.

Не более.

Только самые необходимые, и те – скупо, по одному, в классическом телеграфном стиле, сдобренном малой толикой вежливости.

«Кофе, пожалуйста»

«Мой шезлонг. Благодарю»

«Такси к девяти утра»

Никаких посторонних замечаний, и уж тем более рассуждений или шуток.

Ни слова о погоде и самочувствии.

Если случалось кому, по рассеянности или неведению обратиться к старику с праздным, дежурным вопросом, ответом было молчание. Невозмутимое, безразличное молчание человека, душа которого пребывает на изрядном расстоянии от того места, где находится тело.

Словом, рассказать о нем было практически нечего, но причина заключалась не только в том, что старик упорно не желал ни с кем общаться.

Слова порой бывают не столь уж важны, порой – могут даже исказить представление о том, кто их произносит.

Но многое может рассказать внешность.

Однако и в этом смысле, загадочный старик был практически неуязвим.

Единственное заключение, к которому немедленно приходил каждый, увидев его даже мельком, было исчерпывающим и кратким: старый человек.

Очень старый.

Более – ничего.

Годы сыграли со стариком презабавную шутку, напрочь лишив его внешность каких-либо индивидуальных признаков.

Старость с мастерством подлинного живописца растушевала отличительные черты.

Непонятно – блондином он был или брюнетом до того, как волосы поредели, стали похожими на пух и приобрели серебристо– серый оттенок.

Какими были его губы, прежде чем побледнеть – в синеву, истончится, и запасть, отчего казалось, что старик постоянно их поджимает?

Был он прежде смуглым или бледнолицым?

Кожа напоминала древний, сухой пергамент, казалась неживой, желтовато – серой, и тонкой до прозрачности. На ней отчетливо проступали коричневые пигментные пятна, похожие на гигантские веснушки, странной, причудливой формы.

Наблюдая за ним однажды, молодая женщина, красивая, одинокая и, наверное, от того – грустная, неожиданно подумала, что известная схожесть стариков и младенцев заключается еще и в этом – внешность их лишена индивидуальности.

Все крохи, как правило, на одно лицо: нос-кнопка, глаза-горошины, на голове – легкий пушок неопределенного цвета.

Глубокие старцы тоже похожи друг на друга: сетка морщин одинаково уродует лица, похоже проваливаются беззубые рты, поредевшие, седые волосы едва прикрывают голову.