Условно-досрочное бессмертие. Часть 1. Старуха

Аксюта

УСЛОВНО-ДОСРОЧНОЕ БЕССМЕРТИЕ

«Мне бы жизнь свою, как киноплёнку,
Прокрутить на десять лет назад…»
Владимир Маркин
слова из песни: «Я готов целовать песок…»

ЧАСТЬ 1. Старуха

ГЛАВА 1. В которой Ладияра становится переселенкой и получает некоторые необходимые знания о новой родине.

Месяц назад ей исполнилось сто шесть лет. Приезжали гости из городской администрации, очень официально поздравляли, улыбались на камеру, называли долгожительницей. Долгожительница! Надо же! Вроде бы вот только что успела поумнеть, как раз сейчас бы начать жить, а тут уже срок умирать пришел. И смерть уже близка, она чувствовала это: время от времени сердце сжимала мягкая лапа нежно-горячо-больно. Но отпускала. И Лада оставалась жить, от чего чувствовала и облегчение, и разочарование одновременно. И прекращать эту жизнь ей не хотелось, и немного страшила полная неизвестность, что будет там, за порогом, и в то же время, поддержание своего существования стало достаточно сложной задачей. Самое элементарное: встать, одеться, приготовить поесть, убрать за собой, то, что в молодости совершалось быстро, между делом, сейчас стало сложной задачей, требовавшей дополнительного обдумывания, как к ней подойти.
И благослови господь тех умных людей, что изобрели всю эту домашнюю технику, позволявшую ей сохранять самостоятельность и не виснуть камнем на шее у родных. Впрочем, внучка (вообще-то на самом деле правнучка, но они уже давно отказались от всех этих "пра") заходила к ней минимум два раза в неделю, да и внук, её отец, каждые выходные заезжал. Жаль мало их, родных, всего по одному на поколение приходится. Дочь, которая умерла, не дожив и до пятидесяти, внук и вот теперь уже вполне взрослая правнучка. В её бы возрасте правнуков десятками считать, но не сложилось.
Щёлкнул кнопкой вскипевший чайник и в чашку с заваркой полился крутой кипяток. Так, теперь блюдце, ложечку и вазочку с печеньем. Чая в чашку она теперь наливает только до половины. Как не прискорбно было это замечать, руки у неё с недавних пор начали трястись так, что существовала большая вероятность расплескать его, не донеся чашки до рта. Салфетка. Она всегда полностью сервировала себе даже самую пустяковую трапезу. И за внешним видом своим следила: домашние мягкие брюки, пушистый мохеровый джемпер и тапочки без задников, больше похожие на аккуратные туфельки - старость, не повод распускаться и позволять себе выглядеть неопрятно. Из украшений только один перстень. Массивный, мужской - янтарь в оправе из серебра. Впрочем, он - не столько украшение, сколько память о муже, которую она стала постоянно носить, когда поймала себя на том, что стала забывать не только как он выглядел, но даже как это было, когда он еще был жив. Там, почти под самой оправой и нужно было знать, куда смотреть, чтобы увидеть, застыло какое-то совсем мелкое насекомое, от которого хорошо были видны только большие, по сравнению с остальным крохотным тельцем, крылья. Муха в янтаре.
Лада тяжело и медленно встала – в последнее время для совершения даже самых простых действий ей приходилось прикладывать неимоверные усилия. И путь в гостиную занял непозволительно много времени, а большое кресло, обитое мягчайшим плюшем чуть повытершимся на сгибах, не то что приняло её в свои объятия – буквально засосало, как в пучину. Устала. Лада закрыла глаза, казалось, что на мгновение, а оказалось что навсегда, потому что мгновенная острая боль, милосердного быстро прошедшая, пронзила её грудь, потом ощущение падения, казавшегося бесконечным, а за ним только тьма и далекая точка света впереди к которой её повлекло с неодолимой силой. То ли потому, что про свет в конце тоннеля не слышал разве что совсем глупый и не любопытный, то ли от того, что мир действительно устроен именно так.