Высота

День выдался ветреный, но ветер не несет свежести, он настоян на зное.

Еще утро, а белое солнце пышет неистово, как в полдень, и небо от зноя стало белесым.

Жара, жара! Куртки сброшены с плеч. Работают в майках, иные обнажены по пояс. Майки, кепки, косынки, штаны, платья – все выцвело. И сквозь подметки чувствуется раскаленный камень, железо.

У киоска, где продают газированную воду, толпятся строители. Вода здесь и в жаркие дни всегда холодная: ее выпивают прежде, чем она успевает согреться. Пьют, за отсутствием стаканов, из компотных банок. Весь день продавщица твердит одну и ту же фразу: «С сиропом или без?» Весь день ее торопят. Весь день у нее не обсыхают розовые от сиропа, липкие руки. В блюдце лежит мокрое серебро и медь.

Токмаков, разморенный, подошел к киоску и стал в очередь.

У киоска остановился самосвал, груженный доверху черноземом. От машины несло бензиновым чадом и перегретой резиной. Казалось, еще немного – не выдержит, размякнет, потечет краска с крыльев, с капота.

Из кабины, не заглушив мотора, вылез водитель. Лицо его, шея, грудь и голые руки лоснились от пота.

– Надо и свой собственный радиатор залить. – Водитель шлепнул себя ладонью по животу. – Разрешите?

– Валяй! А то и закипеть недолго.

Токмаков пропустил чумазого водителя вперед и обернулся.

В кабине сидела девушка в клетчатой косынке. Токмаков взглянул на ее разгоряченное лицо, на белый воротничок, облегающий смуглую шею, ухмыльнулся и подмигнул, приглашая девушку к киоску. Она отвернулась.

Водитель залпом осушил банку воды, вскочил в кабину и уехал.

Токмаков выпил воду не торопясь и пожалел, что взял с сиропом, – жажду не утолил. Он выплеснул остатки розовой воды на асфальт, и сладкая лужица испарилась мгновенно.

Ну и печет! Как говорит Пасечник, в такие дни куры мечтают, чтобы их ощипали.

Токмаков зашагал к домне, стараясь держаться тени от заборов и построек. Потом свернул в сторону и пошел по аллейке доменного сквера, приглядываясь к деревцам. Какие они все хилые, тщедушные! Может, не подростки это, а карлики? Неужели деревце с такими мелкими листиками – клен?

Токмаков сорвал листик, помял его. Листик был ломкий, темно-бурый, а изнанка его, шероховатая, с ворсинками, была еще темнее – копоть въелась во все поры. Иные листики покоробились, свернулись в трубочки. Токмаков бросил листик. На пальцах остался черный след.

Трава в сквере тоже была грязно-серой от копоти и никла под ее тяжестью.

Впереди, прямо на аллейке, самосвал выгрузил чернозем. За холмом, перегородившим дорогу, возле водоразборной колонки, Токмаков увидел девушку в клетчатой косынке и водителя – тот подставил затылок под мощную струю воды, а девушка, смеясь, все больше отвинчивала кран гидранта.

«Вот это душ!»

Жара показалась Токмакову еще невыносимее, он прибавил шагу.

– Эй, товарищ! Не ходите по газону!

Токмаков свернул обратно на аллейку и полез, проваливаясь по колено, прямо через холм.

Земля была рыхлая, жирная. Еще не выветрился ее запах, она еще не утратила первоначальной черноты и сырой прохлады, которую Токмаков ощущал коленями.

– Безобразие! Смотрите, нашу землю топчет! – Девушка дернула водителя за мокрую майку. Тот отмахнулся и продолжал плескаться под краном.