Пыль моря

Отблески догорающей зари нежно просвечивали в просветах между листвой. Густые сумерки наползали медленно, так же тащилась таинственная и тревожная тишина. Изредка вспорхнёт в гуще дерев укладывающаяся на ночлег птаха, да вдалеке неясно пронесётся чей-то крик.

Чувствовалось приближение осени. Вечера похолодали, утренний туман выбивал озноб в затёкших членах. Кое-где листва побурела, а местами пылала пятнами багрянца.

Обширная поляна на берегу неширокой речки, густо поросшая ещё зелёной травой, освещалась неровными бликами пылающих костров. Тени людей медленно двигались тёмными силуэтами. На берегу виднелись вытащенные на песок дощаники.

Десятка два бородатых кряжистых мужиков готовили нехитрый ужин. Запах подгорелого мяса приятно щекотал ноздри. Мошка тучами носилась в воздухе, отважно погибая в горячем воздухе костров.

– Вскорости новый год отпразднуем, – мечтательно протянул у костра приземистый мужичок. – Поспеть бы до дому.

– За неделю должны управиться. Дело нехитрое, – суховатый и длиннорукий мужик, сморщив нос, поправлял рассыпавшиеся головёшки.

– Хорошо бы, – протянул первый и облизал сухие губы. – Видать сготовилось мясо-то, а?

– Погодь, Фомка, успеешь ужо брюхо насытить.

– Да уж невмоготу боле терпеть. Оголодал за день.

– И чего ныть-то, Фома? – спросил статный молодой парень чуть более двадцати лет.

– Ты, Мишка, ещё молод спорить со мной. Да и что ты видел в своей непутёвой жизни? Поживёшь малость, так поймёшь смак в харче.

– Да будет вам цапаться, – примирительно остановил приятеля длиннорукий Епифан. Он отчаянно моргал слезящимися глазами.

– Ты бы, Епишка, поторапливался, а то у соседей уже жрут. Слюной исхожу. И хлебушек готов.

Епифан наконец снял с огня котёл и отставил в сторону. Блаженный аромат наполнил воздух. Его окружило человек шесть. Торопливо вытаскивали ложки, обтирая полой армяков и кафтанов.

Разговоры смолкли, слышались только звуки трапезничающих людей – чавканье, вздохи да глухой стук деревянных ложек. Беззлобная ругань относилась к горячей похлёбке, обжигающей губы.

Тем временем заря погасла, только полоса неба на западе немного выделялась, просматриваясь сквозь чёрную листву.

На берегу речки собралась ватажка охочих людей, возвращающихся с удачного похода по Амур-реке. Дощаники набиты ворохами китайских товаров. До устья Буреи, где находилась зимовье, оставалось не более трёх дней. А там ещё дня два вверх по реке. В глухомани запряталось зимовье с дюжиной рубленых изб. Немногочисленные бабы с ребятишками уже заждались своих близких.

– Вот теперь жизнь по-другому пошла, – блаженно отваливаясь от котла, произнёс Фома. – Теперь можно и поговорить. В животе не урчит и не сосёт.

– Об чём ты можешь говорить? – обернулся сосед Никифор, – Я что-то не припомню твоих историй, а?

– Да вот Мишуня мастак байки рассказывать. Дюже забавно у него получается. Грамоте обучен, понимать надо. Давай, Миша, на сон грядущий, а?

– Да сколько можно, дядя Фома?

– А нам завсегда охота тебя послушать, хоть и в десятый раз.

– Будет вам заводиться. Намаялись-то за день. Супротив течения выгребать не просто. Укладывайся лучше, завтра не легче будет.

– Хмурый ты человек, Епифан. Неужто интереса нет послушать про житьё-бытьё?

– Так ведь всё уж пересказано, чего воду в ступе толочь.