Клавдия и другие

Есть такие женщины, про которых не хочется говорить хорошо: это, если перейти к личностям, так называемая паршивая овца, которая портит всё стадо. С такой надо держать ухо востро! Расшатывание нервной системы барану – её конёк! Введение отары в замешательство – её жизненное кредо! И только личный пастушок – пёс при отаре – может её, облаяв, окоротить. А вообще, как я считаю, паршивую овцу лучше сразу под нож, а шкурку на тулуп. Шашлычки, говорят, из неё хорошие. Кэт, так звали ту овцу, была очень красивая. Когда она шла на лужок, все бараны замирали от восторга. Овца была кудрявая, очень кудрявая, это у овец считается признаком породистости. А ещё она ангельски блеяла. Когда я впервые услышал её блеяние, то я оцепенел: ибо не было волшебней той овечьей песни.

Я случайно проходил в тех местах, когда услышал и увидел её впервые. Потом я каждый день, – еще не забрезжит рассвет, – ходил на лужок и ждал там, зная, что она придёт; и она об этом знала; знала, что у неё есть тайный поклонник – баран на двух ногах, а не на четырёх, как другие её бараны. Подходить к ней я не решался – так прекрасна она была, пасущаяся и щиплющая травку. Я выглядывал из высокой травы, сильно вытягивая шею, и, боясь быть увиденным, тут же пригибался; бараны были начеку. Один даже побежал в мою сторону, тряся из стороны в сторону своими жирными боками, но не смог меня найти в густой траве – я вовремя спрятался и замер. Я снял маленький домик в соседней деревне. Я был рядом с ней и в зной, и в дождь, и в грозу. Но всё хорошее рано или поздно кончается: закончилась и моя правдивая история. Помню как сейчас: моросил противный осенний дождь; отара медленно шла, пощипывая уже пожухлую травку. Моей возлюбленной не было видно: ни её самой, ни её блеяния. Сердце моё, моё бедное сердце разрывалось от беспокойства; печали моей не было предела. «Где она? Где?» – кричал я, плача и катаясь по траве. Я был в горе и, как теперь мне видится на расстоянии, заснул. Открыл глаза! Надо мной стояла она, опустив мне в лицо свою мордочку, и смеялась, блея, вот паршивка…

5:55! Комната холостяка! Пора вставать на работу и идти к своим овцам и баранам.

Он не понимал, что может быть общего между ним и ею, но она всё равно ему нравилась. Между ним и ею была глубокая пропасть, непроходимый, дремучий лес: высокое и низкое, культурное и бескультурье, опыт и молодость. И даже по питанию они сильно отличались: постное и жирное, чай с шиповником и энергетик. Но так часто бывает между мужчиной и женщиной, именно такие противоположности сильнее всего притягивались. Особенно пленительными в ней были ее глаза, которыми она смотрела на всех дерзко и вызывающе. Имея плохое зрения, он не мог определить цвет её глаз, для этого ему нужно было подойти как можно ближе, встать напротив и посмотреть в них внимательно, – это было невозможно. Но даже то, что он мог увидеть издалека – большие круглые глаза с густыми черными ресницами, – вызывали в нем нежное чувство. Её прекрасное русское лицо со вкусным ротиком, ее идеально сложенная фигурка, состоящая из груди, талии, попы и ножек, – поднимали каждый раз в нем настроение и, – что знал только он, – кое-что еще. «Клавдия», – повторял он красивое имя своей Клавы и засыпая, и просыпаясь, и каждый час, и даже каждые полчаса. «Нат», – отвечала она ему мысленно. Во всяком случае он так думал; а как было на самом деле – только богу известно или самой Клавдии. Точно он не знал, ибо Клавдия упорно молчала, молчала, молчала…