Атеист

Лес обступил его со всех сторон. В высоких сосновых кронах и в сетях голых осенних веток терялась сумеречная серость неба, во мху и гнилых коричневых листьях – носы грязных кроссовок. Мокрых насквозь. Темнело быстро, быстрее только остывал сырой воздух. Такой тяжёлый и горький, что вдыхать его приходилось с усилием. А при выдохе с губ соскальзывали и таяли обрывки пара. Паша обернулся – он не узнавал местность, он вообще плохо ориентировался в лесу. Ребёнок города, он был здесь чужим и чувствовал это остро, до мурашек промёрзшей кожи под толстовкой. Взгляд, не привыкший к природе, терялся в убегающем вдаль множестве тёмно-серых стволов. Он заблудился. Чёрт возьми, он действительно заблудился! Осознание этого выбило из тела ледяную дрожь, паника подскочила к горлу, взгляд заметался… Какое всё вокруг одинаковое. Будто кто-то создал эту реальность, просто копируя и вставляя картинку до бесконечности, до горизонта.

Паша шагнул вперёд, тяжело дыша, а потом пошёл всё быстрее и быстрее. Руки дрожали, сердце грохотало в груди, как бешеное. И он был рад этому звуку, отдававшемуся в ушах набатом. Единственному звуку в вакуумной тишине сумерек. В какой-то момент он побежал, отчаянно желая вырваться наконец отсюда. Из кошмара, в который угодил.

Вдали, в просвете, мелькнул белый силуэт. Паша рванул туда, почти не глядя под ноги и спотыкаясь о корни и кочки.

– Стойте! Подождите! Стойте же!

Силуэт мелькнул впереди справа. Паша силился догнать его или её, кто бы это ни был.

– Стойте!

Силуэт мелькнул слева… Невозможно. Паша остановился, его оглушило шорохом собственного дыхания. В груди саднили от холода лёгкие. Невозможно. Как…

На плечо резко опустилась чужая ладонь. Он вздрогнул и развернулся. Страх пригвоздил к месту. Перед ним стояла Она. Открыла бледный рот, из него выполз паук, и…

– Пашка! Паш! Уснул, что ли?

Плечо трясли. Он с усилием открыл глаза, вырываясь из липкого сна, как из тягучей топи, пульс зашкаливал. Над ним тёмным камуфляжным пятном навис Серёга, низкий потолок не дал разогнуться ему в полный рост. Они были не в чёртовом лесу, а в трясущейся по грунтовке «буханке». Паша потёр ладонью лицо и сел поудобнее на жёстком сидении, на каждое движение мышцы отзывались болью. Голова пульсировала и раскалывалась. А ещё он промёрз до костей.

– Почти приехали, очухивайся давай, студент, – Серёга ещё разок хлопнул его по плечу и вернулся к водителю, хватаясь за спинки сидений из дерматина. Раскачивалась «буханка» неслабо. – Так, как тут у вас с рыбалкой? Есть места нормальные?

– Да полно, – охотно отозвался водила. Обернулся и почесал щёку, усеянную седой щетиной. – И нормальные и эти… аномальные.

Он хрипло расхохотался, Серёга плюхнулся на сидение поближе к нему. Паша с отвращением отвернулся. Рыбалка, охота… Пережитки каменного века. Он достал телефон из кармана, скучающе потыкал пальцем в экран, разблокировал, заблокировал. Связь не ловила, часы показывали два часа дня. Он прижался лбом к холодному дребезжащему стеклу, силясь облегчить боль и отогнать дурацкий сон.

За пыльным и в грязных каплях окном рывками тянулся и прыгал осенний ржавый лес, с голых чёрных веток падали жирные капли воды. Гнилостное послевкусие сна осело на языке. Паша сглотнул вязкую слюну и прикрыл глаза. И снова увидел Её, как вспышку мигрени. Костлявая измождённая женщина в белом грязном саване, в сальных чёрных волосах застрял лесной мусор, листья, насекомые и земля… Белые губы бормотали что-то неразборчивое, сомкнутые ресницы дрожали. Откуда-то пришла уверенность, что, если она откроет глаза, окажется, что она слепа.