Богинка

Она спала крепко, сладко посапывая и сжимая маленьким кулачком край расшитой серебристыми облаками простынки.

Колыбель ее давно не раскачивалась, и ночь буйствовала за сомкнутыми ставнями.

Силуэты снаружи шарили по бревенчатым стенам: искали лазейки липкими пальцами, но натыкались на подвязанные пучки полыни и репейника. Разъяренно шипели и прятались во тьме, сверкая глазами незрячими.

Малышка зажмурилась, яки солнечный свет ослепил ее во сне, и покряхтела. Вздрогнула, но не проснулась, когда ветер нежданно-негаданно настежь распахнул плотно сомкнутые ставни.

Свеча у изголовья ее люльки нервно дрогнула, извиваясь, и вмиг поугасла. Сизый хвостатый дым растворился в сыром воздухе.

В лунном свете скользнула по стене длинная осторожная Тень: по окну и к полу, среди детских деревянных игрушек – и растворилась под младенческой кроватью.

Завывая, безобразничала за окном непогода. Ставни со скрипом перешептывались, накликивая беду.

Тень вдруг показалась из-под невысокого книжного ящика, но уже не безликим мраком, а здоровой бусой1 кошкой с черными как смоль глазами. Ленно потянулась хищница и упреждающе фыркнула.

Ответом тишина была – и Лихо на мягких лапах кошачьих подкралось к колыбели и ловким прыжком забралось вовнутрь.

Кроха едва слышно сопела, нечасто хмурила светлые бровки. А смеялась во сне – на пухлых румяных щечках появлялись неглубокие ямочки. Тонкие редкие реснички подрагивали, и бледные веснушки, оставленные солнечными поцелуями, словно капельки золотистой росы, детское округлое личико окропляли.

До того была прекрасна малютка грудная, одаренная от рождения волосами русыми, что Тень не могла отвести очарованный взор глаз своих черных.

Богинка – а это она была, кошкой обращенная, не иначе – жадно облизнулась, изогнутым хвостом подергивая. Давно поджидала она, когда родители суетные оставят чадо свое без присмотра, чтобы она смогла выкрасть у них драгоценное дитя. Напасть всех беременных женщин и оставленных без пригляда малышей помышляла утащить девочку дивную вглубь полесья, в болота топкие за шумной рекой; и там, во мраке ночном, обратить ее в себе подобную.

За окном грохот послышался: ведро стальное ветром опрокинуло в колодец полупустой. Приглушенное блеяние раздалось из амбаров, и в чьем-то курятнике засуетились куры испуганные.

Оскалилась Богинка, вздыбилась разъяренно и покосилась в сторону ставней распахнутых. Там Стрибог2 забавлялся с пушистыми тучами. Рвал их в клочья и снова воедино сводил, то кутая ненавистную Богинкой Дивию3 в прозрачную вуаль, то срывая покров с облика ее сияющего.

Богинка-кошка снова на младенчика глянула и в предвкушении потянулась к льняной простынке когтистой лапой. Бледный лунный свет отбросил на деревянную стенку колыбели силуэты длинных тонких пальцев.

Но стоило кошке сорвать покрывало, как она тут же начала извиваться, словно ошпаренная. Шипеть и подпрыгивать, будто сбросить пыталась с лапы что-то, что боль ей причиняло дикую. Кошачий стон превратился не то в визг, не то в вой; она перекатывалась с бока на бок, раскачивая люльку, но выбраться не могла – покидали ее силы, не позволяя облик принять привычный.

И только когда малышка залилась истошным плачем, кошка смогла колыбель опрокинуть и, хромая на обожженную заговором лапу, беглой