Апрельские сумерки, пахнущие талой водой и горькой корой оживающих деревьев, наполняли сознание какой-то неподходящей возрасту печалью. От освещенного вдалеке пространства манежа несло конским навозом, виднелись легко рысящие лошади и пружинящие на их спинах стройные наездницы.
Фонари, которые Пусев лично включил, наливались силой и освещали пространство белизной.
А над пространством желтая тлеющая полоса была перечеркнута сеткой ветвей молчаливых ждущих берез, еще не потемневшее небо было прозрачно-синим – и талые лужи на асфальте отражали эту расплесканную голубизну.
Вдали, под прозрачной чернотой голых деревьев, появилась мешковатая фигура с пакетом в руке. Фигура отошла в сторону, пропуская выезжающую машину клиента, Пусев скинул крючок с ворот, распахнул, дурашливо приложил два пальца к козырьку, клиент из салона ответил взмахом ладони.
– Ужин кушай.
Принесший паек киргиз был немногословен – сунул вялую шершавую руку для пожатия, передал пакет и пошаркал обратно.
Смешно, но Пусев ощутил странный прилив энергии – жизнь шла, причем шла именно так, как ему и хотелось.
В его распоряжении был – домик, обогреватель, диван, телевизор и трехразовое питание. Аллея, окруженная с одной стороны березами, с другой – боярышником, по которой он любил прогуливаться перед сном, несмотря на то что после дня ноги обычно гудели, как пасхальные колокола.
Был поток людей, шедших на занятие по верховой езде, были помогающие девицы, фанатично обожающие лошадей создания – которые бегали курить под навес неподалеку и стреляли в него любопытными взглядами.
Были и машины тренеров – собственно, именно им и нужно было открывать да закрывать ворота. Именно за этот высокоинтеллектуальный труд хозяин спортивного комплекса и платил – не густо, но вполне хватало на жизнь.
Главное, что нравилось Пусеву в его нынешней должности – это период покоя с девяти до одиннадцати ночи. Когда поток проката становился все меньше а потом и вовсе иссякал, когда ежевечерний обход сопровождался вспыхивающими за ним фонарями, когда кричащие цвета телевизора вырубались за ненадобностью – наступали священные часы тишины и одиночества.
Они были коротки, но насыщенны – практически каждую смену Пусев писал по стиху. После чего застилал видавший виды диван своим бельем и выключался, как свет до шести утра.
Всего за время работы накопилось довольно много приличных стихов – которые он по привычке выкладывал на ПоэПис, совершенно не заботясь ни количеством читателей, ни тем, есть ли они вообще. Скорее его удивляло, если вдруг оказывалось, что три-четыре человека нашли его страницу, давно погребенную под творческим мусором активных, общительных и энергичных графоманов – нашли и прочитали несколько текстов.
Привлекало его в работе еще одно важное обстоятельство – находясь на городской окраине, рядом со старинными Сокольниками, конный клуб существовал как бы в ином измерении. Может, лесной барьер сглаживал буйство городских страстей, может, сама обстановка тому благоприятствовала, но тесная сторожка существовала отдельно от остального мира.
Пусев, несколько лет проведя в тисках интернет- зависимости (впрочем, иногда бурная виртуальная жизнь выплескивалась в мир неожиданными встречами и романами), в один прекрасный вечер, глядя, как за окном густеют краски, понял тщетность всей той несуществующей суеты.
