Первое дело

Прошёл почти месяц с того дня, как он сошёл на берег у доков Ист-Энда. За это время Париж стал казаться далёким, размытым сном, а Лондон – холодной ловушкой, из которой не выбраться без денег, связей или чуда. Он покинул Францию поспешно, почти бегом, когда газета, где он работал, внезапно оказалась замешанной в уголовном деле. Его имя всплыло в показаниях, которых он никогда не давал. Адвокат шепнул в полутьме: *«Vous allez tomber à leur place…»* – и он понял: если останется, его сделают виновным.

В Лондоне его приняли прохладно. Здесь никто не интересовался его статьями, никто не верил в его опыт. Он устроился в мелкую газетёнку, где платили в медяках, но даже она вскоре приказала долго жить – владельца повесили на долговой крюк, и редакция закрылась.

Деньги закончились. Он питался хлебом и чаем, и то – не каждый день. Когда стало ясно, что дальше – улица, он написал письмо старой знакомой во Франции. Просить было стыдно, но гордость умирает первой.

Когда перевод наконец пришёл, он позволил себе единственную роскошь – выйти прогуляться по городу, не думая о завтрашнем дне. Был ясный день, сухой ветер с Темзы, пахло углём и печёным картофелем. Тогда-то он и увидел его.

Высокий мужчина в чёрном пальто, цилиндре и с тяжёлой тростью – его знала вся Британия. Его статьи печатались в Манчестере, Бирмингеме, Эдинбурге. Его слова обсуждали в Шотландии, Ирландии, колониях. Он был голосом эпохи. Герой вырос на его колонках.

Он решился подойти. Представился. Сказал, что тоже журналист. Рассказал – коротко, как мог, не жалуясь – о французском прошлом, о бегстве, о попытке начать заново. Просил не места, а возможности.

Великий человек выслушал и посмотрел так, будто перед ним стоял не человек, а проситель у храмовых ступеней.

– Я не подаю нищим, – бросил он и пошёл дальше, не оборачиваясь.

Оставшись один, он долго стоял, глядя на уходящую фигуру. Было стыдно за надежду. Но злость сильнее стыда. В ту же ночь он решил: он откроет свою газету. Пусть это будет безумие, пусть последний фунт уйдёт в типографию – он рискнёт.

Газета вышла. Маленький тираж, чёткий шрифт, острые тексты. Он сам разнёс её по киоскам. Но её никто не взял. Неизвестного никто не читает.

Оставалось одно: идти к тем, с кем не хочется иметь дела. Он вспомнил о человеке, с которым когда-то сидел за одной партой в Лионе – оба учились, оба мечтали. Тот исчез после скандала с долгами и спустя годы всплыл здесь, в Лондоне – в полиции.

Он нашёл его, и тот не удивился. Только сказал:

– Если хочешь по-настоящему заработать – приходи завтра.

Он вернулся. Не от хорошей жизни – от безысходности.

Знакомый, глядя на него внимательно, чуть прищурился и заговорил по-французски. Его голос звучал почти с нежностью, как будто они снова были в лицее:

«À Liverpool, les ouvriers sont en grève… et certains d’entre eux commettent des pillages chaque jour. Si tu veux ton exclusivité, trouve celui qui tire les ficelles.»

«В Ливерпуле рабочие бастуют… и некоторые из них ежедневно совершают грабежи. Если ты хочешь свой эксклюзив – найди того, кто за этим стоит.»

Он принял решение. Каждое утро, встречая свою жалкую комнату, он уже знал, что больше не может оставаться в Лондоне. Квартира, в которой он жил последние недели, не стоила и половины того, что он был готов отдать за шанс начать заново. Но и её пришлось продать. Мизерные деньги, вырученные от сделки, едва покрыли расходы на переезд, а мысли о том, чтобы найти здесь новый дом или хотя бы пристанище, не покидали его. Жить в Ливерпуле с такими деньгами было невозможно – на квартиру, даже на самую убогую канорку, его средств не хватало.