Кое-что из написанного - Эмануэле Треви

Кое-что из написанного

Страниц

45

Год

2016

Эмануэле Треви (род. 1964) представляет свой роман «Кое-что из написанного», как уникальное литературное произведение о легендарном Пьере Паоло Пазолини (1922–1975), итальянском поэте, прозаике и режиссере. Треви описывает литературное наследие Пазолини как нечто более глубокое, чем простой текст, он видит его как тень, след, температурный график, прикрепленный к спинке больничной койки художника. Читая «Нефть», неоконченный роман Пазолини, Треви пытается раскрыть тайны его творчества и жизни, раскрывая его как одного из последних представителей эпохи модерна. Книга Эмануэле Треви становится путеводителем в мире идеалов и принципов Пьере Паоло Пазолини, открывая читателям новую перспективу на его творчество и личность.

Читать бесплатно онлайн Кое-что из написанного - Эмануэле Треви

Emanuele Trevi


Qualcosa di scritto


Ponte alle Grazie is an imprit of Adriano Salani Editore

© Adriano Salani editore, 2012

© Геннадий Киселев, перевод, 2016

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2016

* * *

моему отцу


Кое-что из написанного

Это роман, но он написан не так, как написаны настоящие романы. Таким языком обычно пишут эссе, газетные статьи, рецензии, частные письма и даже стихи.

Пьер Паоло Пазолини. Нефть (письмо к Альберто Моравиа)

Ибо из-за этого моя проза зачастую страдала недостатком освещения; ток подавался, но, ограничивая себя техникой той конкретной формы, в которой я работал, я не использовал всего, что знал о письме, – всего, чему научился на сценариях, пьесах, репортаже, поэзии, рассказах, новеллах, на романе. Писатель должен пользоваться всеми своими умениями, располагать всеми красками на одной палитре, чтобы смешивать их (а в нужный момент и накладывать одновременно). Но как?

Трумен Капоте. Музыка для хамелеонов (Перевод В. Голышева)

Среди великого множества людей, работавших на Лауру Бетти в римском Фонде Пьера Паоло Пазолини, у каждого имелся собственный пестрый набор более или менее тягостных воспоминаний. Будучи одним из этих людей, я могу похвастать хотя бы тем, что продержался там дольше обычного. Не то чтобы меня обошли стороной ежедневные эксцентричные придирки, с которыми Чокнутая (так я вскоре начал звать ее про себя) считала своим долгом цепляться к подчиненным. Наоборот, я раз и навсегда стал ей настолько мерзок (более подходящего слова не подберу), что затрагивал сразу все струны ее изощренного садизма: от неистощимой способности выдумывать унизительные прозвища, до самых настоящих угроз физической расправы. Переступая порог Фонда, который располагался в массивном угрюмом палаццо на углу площади Кавура неподалеку от рва, опоясавшего замок Святого Ангела, я почти кожей чувствовал на себе эту животную враждебность и неуправляемую злобу. Лаура метала их сквозь линзы больших квадратных солнечных очков, точно зигзагообразные молнии из комиксов. За ними тут же следовали формулы приветствия: «Приветик, потаскушка, до тебя наконец дошло, что настало времечко ПОДСТАВИТЬ ЗАДНИЦУ? Или ты решила еще поотлынивать?! Только не делай из меня дурочку, слащавая куколка: такая, как ты, здесь не проканает, тут нужна посмазливее». И только смешок, вырывавшийся словно из подземелья и звучавший еще страшнее благодаря неописуемому звуковому контрапункту, в котором сливались рев слона и плач ребенка, подавлял первый выплеск любезностей. В редких случаях лавина колкостей, накрывавшая незадачливых посетителей, сводилась к отдельным понятиям из области здравого смысла. Хотя главным правилом Чокнутой было отрицание здравого смысла во всех его проявлениях. Не было такого человеческого органа, который не становился бы в ее руках грозным оружием. И язык не составлял исключения. Ее тирады вращались вокруг оси вызывающего эпитета, который она смаковала с особым чувством и склоняла на разные лады, как будто там, в самой этой уничижительной формулировке, и крылась суть дела. По отношению к мужчинам эпитет был всегда женским. Даже тем, кому она благоволила, приходилось подвергаться этой символической кастрации. Альберто Моравиа, например, а к нему она была очень привязана, в какой-то момент стал «бабушкой», и с этим уже ничего нельзя было поделать