Я выбираю эту правду

Конфабуляция – ложное воспоминание. Мне кажется, что все мои воспоминания ложные, и я строю их, чтобы собрать себя по крупицам, придумать себя заново, сформировать хотя бы что-то, что бы мне доказывало, что я есмь.

Меня всегда мучил образ, где я в белом платье. Было оно или не было? Я помню только один эпизод с ним. Я кружусь от счастья и смотрю на юбку, которая поднимается как солнце и закрывает собой асфальт.

Его не могло не быть. Я была слишком счастливой, чтобы его не было. Но однажды мама сказала, что никогда не покупала светлых нарядов, это было слишком расточительно. “Не настираешься на тебя”. Поэтому я не решалась у нее спросить напрямую, было ли у меня белое платье. Может оно было не моим, а мне дала поносить подружка, а может мне его купила не мама, а какая-нибудь крестная, гостившая проездом.

Сначала я очень боялась задать вопрос об этом и услышать другую правду, а потом поймала себя на мысли, что и знать не хочу. Было – не было – это же не важно. Главное, когда я вспоминаю, как кружусь в нем, во мне, сегодняшней, разливается, как теплое молоко с медом, что-то такое вкусное и обволакивающее, что я ни за что не откажусь от этого.

Если быть честной, мамы уже давно нет. А папы никогда не было. Детей, которых мама рожала, она оставляла в роддоме. Всех, кроме меня. Почему я? Она не отвечала на этот вопрос. Она даже не могла толком назвать, сколько детей у нее было. 4-5? “Это с тобой или без тебя?”, она не помнила.

– Мам, давай поедем туда и всех заберем…

Зачем она мне рассказывала про них, если мы не могли их забрать? Зачем она холила и лелеяла тоску во мне по этим детям? Почему она сначала заставила поверить в то, что я исключительная, так как она выбрала из всех меня, а потом обвинила в этом же, повесив непомерный крест за тех, кого она когда-то бросила.

Белое платье.

Когда мне было лет 12 я ехала с мамой в плацкартном вагоне. Было странно, что он был почти пустой. Мама спала на нижней полке, я лежала с закрытыми глазами на верхней. К нам подошел какой-то мужик, вроде это был проводник. Он встал рядом, засунул свою руку под мое одеяло и начал гладить ногу. Я не знала, что делать. Как нужно поступать в такой ситуации? Закричать? Но кто мне поверит, он же взрослый. Может открыть глаза? А что дальше? А что если будет продолжать, глядя мне в глаза? Тут проснулась мама и ушла куда-то с этим мужиком. А я лежала на спине, пялясь в полку сверху и думала, что она меня снова спасла.

Белое платье.

Мы с подругой пошли в какой-то заброшенный дом. Кажется, она обещала, что там будет любовь и все такое, но без подробностей, просто сказала: “тебе понравится…”. Она была старше меня лет на 5: знала больше и понимала эту жизнь лучше. Но она ошиблась. Там в заброшенном доме, при дневном свете, в толпе каких-то разновозрастных ребят любви не было. Было все без любви. Жутко, больно, и непростительно гадко. Но я их простила. Каждого. Простила много лет спустя, когда потеряла сына. Потому что нет ничего больнее, чем смерть ребенка. И я бы еще пошла в тот заброшенный дом. Если бы это спасло сына. Но его нет. А все остальное не так и важно.

Белое платье.

Я долго не могла понять, почему когда я хочу вспомнить что-то из детства, я проваливаюсь в чернушные воспоминания. Я ищу крупицы счастья, а на меня обрушивается непробудная чернота. Но ведь это же неправда. Неужели я не смеялась, не радовалась подаркам, не смотрела мультфильмы, не пила какао, не рисовала мелом, не танцевала под дождем? Ведь не может быть, чтобы все было таким черным. Наверное, мне выгодно так думать, или мне просто хочется поплакать, а мозг достает из своих коробочек воспоминания, с которыми это возможно. Плакать это хорошо, я не то, чтобы не люблю, но редко плачу, как-то все недосуг. Сложно понять, где плакать надо. Вот когда тут больно – можно? А когда тело не болит, но горло как будто сейчас разорвется – уже можно?