Барбара Радзивилл (сборник)

Стояло позднее сентябрьское утро. На улицах города царила привычная суета: слышны были крики возниц, стук обитых железом колес по булыжной мостовой, ржание и храп лошадей. В высоких повозках, преимущественно двуконных, везли всякую всячину: мебель, сено, мешки с зерном, мелкий скот. При этом что ни возница, то обязательно интересное лицо: то узкоглазый татарин, то бородатый еврей, то умеющий показать себя франтом поляк-шляхтич, а то перепачканный дорожной пылью светловолосый деревенский детина в соломенной шляпе. Их всех объединяло одно: выражение любопытства на лице. И головами она крутили во все стороны. Еще бы – люди выехали не просто по делам, но и для того, чтобы посмотреть мир.

Но иногда привычный уличный гул прорезали крики и громкий цокот копыт. В такие минуты движение замедлялось: повозки останавливались, а возницы поспешно снимали шляпы, – по улице проезжал вельможа. Обычно он сидел в карете с зашторенными окнами, поэтому определить, кто именно ехал, было трудно. Зато можно было поглазеть на его сопровождение – гайдуков, выездных лакеев, форейторов. Своим пестрым нарядом и выражением лица каждый из этой братии едва ли уступал хозяину. А потому не диво, что простой люд при встрече с подобным кортежем пугливо сторонился. И было отчего. Какой-нибудь зевака, не успевший остановить свою лошадь, сейчас же получал от одного из гайдуков плетью по спине. Удар порой валил беднягу под колеса, но это не смущало бездушных слуг. Чем знатнее и богаче был их хозяин, тем бесцеремоннее они себя вели.

Насколько шумно, а порой и тревожно было на улицах, настолько же тихо и покойно было за толстой каменной оградой доминиканского монастыря. Тишину нарушала разве что стайка драчливых воробьев. Из крохотного дворика можно было попасть либо в костел, либо в жилой корпус. Двери жилого помещения монастыря располагались на уровне второго этажа, куда вела деревянная лестница с перилами. В неспокойные времена лестница убиралась, и здание становилось маленьким замком.

В монастыре действовала школа. В этот день в одной из келий шел урок поэтической риторики. Его вел сам приор – отец Симеон. Коренастый и лысый, он был одет в коричневую палию с откинутым на плечи капюшоном и подпоясан белым шелковым ремешком. Перед ним на неуклюжих деревянных лавках за узки ми столами сидело несколько учениц того возраста, когда говорят: «Еще не курица, но уже не цыпленок». Это были дочери самых знатных особ города. Панночки были одеты в одинаковые светло-синие платья, украшенные белыми, как снег, ажурными воротничками и такими же манжетами. Сидели они тихо и, казалось, все внимательно слушали. Но только один приор знал, кто из них действительно слушает, а кто лишь делает вид. На тех, кому учение не давалось, отец Симеон не обижался, зато к ленивым был особенно требователен.