Красная тень ее желания

Запах дыма от очага въелся в стены, как проклятие. Я стояла у плиты, помешивая овсяную кашу, и следила, чтобы она не пригорела. Малейший намек на гарь – и отец снова заведется. Его гнев был похож на зимнюю бурю: внезапный, сокрушающий, оставляющий после себя ледяную тишину.

Из-за двери в глубине дома доносилось бормотание. Мать молилась. Снова. Ее голос, прерывистый и хриплый, напоминал скрип ржавых петель. Я не знала, каким богам она кланялась в той комнате с заколоченными окнами. Когда-то пыталась подсмотреть, но отец поймал меня у порога. После порки я две недели не могла сидеть.

Капля пота скатилась по виску. Я вытерла лицо краем фартука, стараясь не запачкать его мукой. Платье – серое, грубое, как мешок – чесало кожу, но жаловаться было нельзя. «Красота – грех», – говорила мать, затягивая шнуровку на моей спине так, что ребра трещали.

Дверь в молитвенную скрипнула. Я замерла, ложка задрожала в руке. Мать вышла, опираясь на косяк. Ее лицо, обычно бледное, как воск, сегодня отливало мертвенно-серым. Волосы, заплетенные в тугую косу, казались чужими – будто их приклеили к чужому черепу.

– Миранда… – Она произнесла мое имя так, словно это было заклинание. – Отец скоро вернется.

Я кивнула, наливая в кружку воду из кувшина. Руки дрожали. Сегодня утром, пока мать молилась, я украдкой выглянула в окно. За забором, в трех шагах от нашего дома, росла дикая роза. Ее алые лепестки казались каплями крови на фоне серого неба. Я мечтала сорвать один, спрятать под подушку… но услышала шаги матери.

– Садись, – приказала она, указывая на скамью в углу.

Я послушалась, вжавшись в тень. Солнечный луч, пробившийся через щель в ставне, лег на пол полосой пыльного света. Мать села за стол, ее пальцы нервно перебирали края молитвенника с обтрепанными страницами. На обложке – знак, который мне запрещали разглядывать: переплетенные змеи, кусающие собственные хвосты.

Хлопнула входная дверь. По спине пробежали мурашки. Отец вошел, сбрасывая на пол связку дров. Его сапоги, покрытые грязью и чем-то темным, что я боялась назвать кровью, грохотали по половицам.

– Опять она сидит как привидение? – Его голос прокатился по кухне, как гром.

Я прижала колени к груди, стараясь стать меньше. Отец снял плащ, и я увидела, что рукава его рубахи порваны. На костяшках пальцев – свежие ссадины.

– Говорил тебе – не высовывайся, – он швырнул плащ на скамью, и я вздрогнула. – Сегодня у колодца старуха Мэри снова пялилась. Говорит, твоя дочь чертями приманивает.

Мать вздохнула, перелистывая молитвенник.

– Миранда кормила скот, видимо снова кто-то наблюдал у забора – начала она, но отец ударил кулаком по столу.

Я вздрогнула, стараясь никак не отвечать. Чтобы я не сказала, отец будет в ярости. Но разве моя вина, что эти ужасные мужики вечно околачиваются у наших ворот? Их крики и улюлюканья только пугают, я бегу в дом, закрывая двери на засов и каждый раз боюсь, что отец услышит их крики и убьет меня своей плетью.

– Ты знаешь, что шепчут люди? Что ты ходишь по ночам к реке, зовешь тех, кого звать нельзя! – Он повернулся ко мне, глаза – узкие щели в грубом лице.

Я затрясла головой, волосы прилипли ко лбу. Ложь. Я никогда не выходила ночью. Даже днем окна закрыты ставнями. И последние дни выходила лишь во двор. Все ложь. Люди… что за люди в нашем поселении? Почему стоило мне повзрослеть, и они так ополчились против меня?