Синдром войны

Перемирие, объявленное Киевом три месяца назад, вступало в горячую фазу. Снаряды ложились не очень плотно, оставляли шансы на выживание. Степной поселок Мурга, расположенный на нейтральной территории, подвергался хаотичному артобстрелу. Взрывы гремели за северной околицей, рвали овраг, тянувшийся за заброшенной силосной башней.

Пара снарядов долетела до центра поселка. В воздух взмыли обломки плетня, комья земли со свежевыпавшим снегом. Ржавое ведро с цепью оторвалось от колодца, описало красивую дугу и вошло в штопор.

«Начинаем день с большой ошибки?» – с тревогой подумал Алексей, спрыгивая с брони БМП-2.

Он добежал до ближайшей рытвины за обочиной и махнул рукой бойцам, покидавшим боевую машину. Подчиненные ушли с дороги, залегли. Еще один снаряд, прилетевший непонятно откуда, разнес в щепки покосившуюся баньку.

Алексей Стригун – тридцатишестилетний капитан ВДВ в запасе, подтянутый русоволосый крепыш, – раздраженно поморщился. Лучше бы минами забрасывали. Они тоже не подарок, но хоть предупреждают о своем прибытии тоскливым воем, оставляют пусть мизерный, но шанс добежать до укрытия.

Бойцов непризнанной республики засекли украинские наблюдатели, укрывавшиеся в лесу, и мгновенно отреагировали. Про перемирие и ничейную землю силовики решили забыть. Артобстрел продолжался – бестолковый, не эффективный, но весьма раздражающий.

Началось все с того, что некий доброжелатель из местных сообщил в Староброд, где стоял гарнизон ополченцев полковника Доревича, что в Мурге, по адресу улица Карбышева, 14, мирные жители прячут их раненых товарищей. Вывезти не могут, лечить нечем.

Разведывательно-штурмовая группа батальона подполковника Зимакова под командованием Стригуна получила приказ. Она почти мгновенно выдвинулась на 18 верст и на южной окраине Мурги попала под обстрел.

Противник в атаку не шел, бил из дальнего леса, что несколько снижало вероятность нарваться на засаду. Если бы украинцы ее готовили, то не стали бы себя обозначать. Но работать следовало осторожно. Снаряды все чаще залетали в восточную часть поселка.

Алексей передернул затвор «АКСа» и выглянул из канавы. Над Мургой плыли клубы дыма – горел заброшенный сеновал. Еще один снаряд разорвался на соседней улице. Бойцы его подгруппы уже покинули БМП. Машина одиноко торчала посреди дороги, водя орудийным стволом – точно принюхивалась.

– Гоша, это Простор! – бросил в рацию Стригун. – Прием!

– Слушаю, командир! – с ярко выраженным кавказским акцентом отозвался механик-водитель Георгий Гавава.

– Уводи машину с дороги, не маячь! В ближайший огород, куда угодно, но чтобы духу ее тут не было!

– Понял, командир. А может… – Ох, уж эти вольнолюбивые закавказские народности!

– Гоша, первая заповедь! – взорвался капитан.

– Помню, командир, – отозвался механик. – Не бесить начальство!

Неуклюжая гусеничная машина, способная, впрочем, догнать степного зайца, ушла с дороги, проломила ограду и растворилась во чреве огорода и придомовых построек. Деликатностью вождения бывший дальнобойщик из Батуми, по неведомым мотивам оказавшийся в ополчении, не отличался. «Моя машина – мои правила», – любил он поговаривать в ответ на претензии к качеству езды. Убрался Гавава вовремя. Дорогу накрыли разрывы, и дышать от пороховой гари стало нечем.