Горькое счастье, или Это я пишу в 6:58 утра

Начать эту историю можно с объяснения всего сказанного дальше. Нет – это не попытка какого-либо подстрекательства кого-то. Это чистый вымысел, а все совпадения и аналогии случайны. Я писал это, когда просто хотелось, или делать было нечего. Поэтому, книга хаотична.

Соня шла по осеннему Питеру, зарывшись носом в конспекты по теории журналистики. Из окна проезжавшего мимо МАЗа-103 на неё пахнуло тёплым воздухом и запахом города – дождя, выхлопов и бесконечной суеты. Она училась на журфаке, и весь мир казался ей бесконечным полем для будущих репортажей. Мимо пронеслись маршрутки с привычными номерами – «К-175», «К-127», а вот и её, до дома – «К-26». Всё было знакомо, предсказуемо и хорошо.

В аудитории она впервые разглядела Ванька. Он сидел на последней парте, что-то яростно строча в замусоленном блокноте, и не слушал лекцию о нормах литературного языка. Поймав её взгляд, он не смутился, а лишь ухмыльнулся и показал ей свой рисунок – карикатуру на заслуженного профессора. В тот день «К-26» довезла её до дома не одну, а с ним. И казалось, так будет всегда – молодость, дождь, смех и огни вечного города за окном маршрутки.

Мир сжался. Перед ним стоял страх. Его имя было «Кордицепс-Х» (название в народе) – не грибок, а вирус, но прозвище прижилось из-за жуткой аналогии. Он не превращал женщин в зомби, нет. Он заставлял их тела отторгать мужчин. Не агрессия, не ненависть – физиологический ужас. Прикосновение мужской кожи вызывало у зараженных анафилактический шок, мужской голос – мигрень и рвоту, сам запах мужского пота мог спровоцировать припадок. Мужчины стали ходячими аллергенами для половины человечества.

Города вымерли, но жизнь в них теплилась. Женщины создали свои анклавы, куда доступ «носителям угрозы» был запрещен. Мужчины сбивались в стаи, пытаясь выжить в опустевших кварталах, нося с собой не столько еду, сколько горькое чувство отверженности.

Но в любом апокалипсисе есть аномалии.

Ванёк, Тима и Споттер (вообще Миша, но он называл себя только так) – три мушкетера этого нового, сломанного мира. Они пили пиво на крыше заброшенного бизнес-центра постройки нулевых, смотря на дымящийся горизонт.

– Опять горит, – хмуро заметил Споттер, наводя бинокль на район завода «Армалит». – Девчонки, наверное, электропроводку чинили. Без нас никуда.

В этом была их главная странность. Они были невосприимчивы. Вернее, их не отвергали. Их женщины остались с ними.

Люк открылся, и на крышу вышла Соня, девушка Ванька. Ее лицо было бледным.

– Опять патруль видели. С Эленом.

Тима сплюнул.

– Ну и как наш фембой? Все еще красиво страдает?

Элен, в паспорте Валера, местный инфлюенсер (на полставки), фембой (по основному роду деятельности), был уникальным случаем. Вирус, поражавший женщин, сработал и на нем. Его собственная, тщательно культивируемая женственность, стала его тюрьмой. Теперь он отторгал сам себя и любого мужчину рядом, страдая в сто раз сильнее из-за своей драматичной натуры. Он примкнул к женскому анклаву, где его терпели как диковинку, ходячий симптом.

– Он в платье от «Шанель» и с истерикой, – уточнила Соня. – Говорит, что его «аура страдает от вашего грубого „мужланства“ на расстоянии километра».

Споттер фыркнул: