Волны бьются о скалы

© Стародубцева М. А., 2016

© Издательство «Союз писателей», оформление, 2016

Стояли последние дни февраля, то странное время, когда без всяких видимых причин жизнь в одночасье теряет смысл, и то, за чем так гнался ещё вчера, становится ненужным. Люди ходят по улицам, как потерянные, машинально выполняя свою работу, машинально возвращаясь домой. Так продолжается неделю, иногда две. Потом наступает весна, и мир снова обретает краски.

На острове трудно спать спокойно по ночам. Привычным ритмом тут стал глухой, доносящийся отовсюду звук, к которому все давно привыкли и не замечают его. Его слышно особенно отчётливо ночью, когда все другие звуки в деревне стихают. Это грохот прибоя, шум волн, бьющихся в темноте о скалы, кольцом окружающий встающий из бездны моря остров.

Лика всегда просыпается рано. Спать на спине больно и неудобно, постоянно нужно быть начеку. Шевелиться тоже больно, да и койка, принесённая из чулана садовая раскладушка, скрипит и будит родителей за стенкой. Лика не хочет их тревожить и лишний раз привлекать к себе внимание. Она поворачивает голову, ищет глазами будильник. Будильник не звенит, он пузатый, круглый, бледно-зелёный с выпуклым стеклом, за которым стрелки застыли на половине пятого утра. Красная кнопка вверху корпуса вдавлена вовнутрь, будильник сломан. Она сама нечаянно сломала его, когда ей было пять. Теперь она просыпается всегда в половину пятого утра и ложится в это остановившееся время. Её такой расклад вполне устраивает.

Ухватившись рукой за неровный край столешницы, она привстала и оперлась на покрытую клеёнкой под дерево поверхность своего письменного стола, стоящего у изголовья её кровати. Стол стоял у самого окна, довольно большого деревянного окна, состоящего из трёх маленьких. Так его разделили белые, крашенные извёсткой, деревянные балки. Окно было двойным, стекло внутри и снаружи, а между ними – неширокий зазор, в котором уснули две мухи, оставшиеся ещё с осени. Одна лежала шестью лапками кверху, растопырив полупрозрачные сетчатые крылья. Раньше Лика хотела достать эту муху и выпустить в окно. Но открыть окно зимой нельзя, оно заткнуто полосами грязной ветоши. Лика любит смотреть на отца, когда он осенью затыкает окна. По полчаса стоит перед каждым из шести окон с мешком ветоши, рвёт её на полосы, потом затыкает тряпки в щели окон ножом, специальным тупым уже ножом с белой костяной ручкой. Её он к этому занятию не допускает, разрешает только смотреть.

За окном видно всё. Это парадокс северной ночи: в комнате всегда темнее, чем на улице. Ночью возле койки стены чёрные, а лампа на столе видна до мелочей на сером квадрате окна, занавешенного белым тюлем. За окном чуть дальше стоит невысокая, немного выше дома, берёза, а сразу за ней – обрыв. И довольно крутая тропинка сбегает вниз. А дальше будут наваленные прямо на землю большие осколки скал и вода. Лика любит воображать себе, что там, за обрывом. Папа говорил, как выглядит море. Даже не море – Тихий океан. Папа любит море зимой. Он часто сажает Лику к себе на колени и описывает холодную, тёмную воду, уходящую за горизонт. Снег на берегу подходит к самой кромке воды, там он грязный, потому что по нему ежедневно топчутся сотни ног в ботинках и больших болотных сапогах. Снег бывает белым только один раз – когда он только выпал, рано утром, пока нет людей. У самой воды берег низкий, скалы идут чуть выше. Берег обледенелый и очень скользкий; поднимаясь из лодок, люди спотыкаются и едва не падают и с ненавистью оглядываются на берег, будто он виновник всех проблем на свете.