Меня зовут Алексей Мельников. Родом я из небольшой деревни Малая Дубровка, Воронежская область. Там всё просто: поля, лес, река, церковь старая, перекосившаяся от времени, да школа, где нас учили читать, писать и любить Родину. Отец мой был мельником, как и дед. Мать – строгая, сдержанная, но добрая.
Детство у меня было обычное. Зимой – лыжи, лето – сенокос, весна – грязь по колено. После седьмого класса я остался работать с отцом. Думал, так и будет – дом, хозяйство, может, женюсь на Марии из соседней деревни. Но в 1939-м пришла повестка.
Служить я попал далеко – в Брест. Сначала было непривычно: чужие лица, чужая речь – тут много было белорусов, украинцев, даже ребята из Средней Азии. Но со временем стал привыкать. В крепости чувствовалась особая сила. Она дышала историей. Казалось, сами стены наблюдают за нами.
Я оказался в стрелковом полку. Не скажу, что служба была лёгкой, но дисциплина у нас держалась крепкая. Учили нас хорошо: стрельба, тактика, сапёрное дело. Особенно запомнился сержант Коротков – здоровяк из Сибири, с голосом, как у медведя. Он умел смеяться так, что дрожали стёкла в казарме, но на учениях с него стружку снимали генералы.
В крепости жизнь шла своим чередом. Подъём в шесть, зарядка, завтрак – каша, хлеб, чай. Потом занятия. После обеда – чаще всего строевая подготовка, а вечером – свободное время. Кто-то играл в шахматы, кто-то чинил сапоги, кто-то просто лежал, глядя в потолок. Я обычно писал письма домой. Мать с отцом отвечали редко – некогда. Но я писал всё равно.
Весной сорок первого в крепости стояла особая тишина. В воздухе витало что-то тревожное. По радио всё чаще говорили про Германию, о «слухах» о войне, но нам строго наказывали: не поддаваться панике. Наш командир, капитан Гаврилов, часто повторял: «На границе – порядок. Провокаций не допускать».
Тогда мне было двадцать два. Я был молод, силён, не боялся ничего. Даже смерти. Как будто она существовала только в кинохрониках да книжках про Гражданскую.
У меня была мечта – дослужить до конца и остаться в Бресте. Здесь я впервые влюбился – в медсестру Таню. У неё были светлые волосы, заплетённые в две косы, и улыбка, от которой сердце делало сальто. Мы несколько раз ходили к Бугачке – маленькой речке возле крепости. Сидели, молчали, смотрели, как плывут облака.
20 июня нас подняли по тревоге и объявили о приведении войск в полную боевую готовность. Нам выдали оружие, расставили часовых на стенах, миномётный расчёт всё время находился рядом с позициями, пулемёты были заряжены, а к орудию ПТО подогнали ящик с боеприпасами. Всей информацией нас не снабжали – командование опасалось, что мы поддадимся панике, начнём метаться или, не дай Бог, дезертируем.
Капитан Гаврилов почти всё время сидел у себя в комнате, уткнувшись в карту, и что-то тихо обсуждал с сержантом Коротковым. Я не раз замечал, как он вытирал пот со лба – видно было, что он напряжён, возможно, даже испуган… Впрочем, тогда я ещё многого не понимал.
Однажды, проходя мимо, я заглянул в щель приоткрытой двери кабинета капитана, но, не желая навязываться, повернул обратно. Вернувшись в казарму, я сразу заметил письмо, лежащее на столе. Сердце ёкнуло – вдруг это Танька подбросила записку? Я быстро подбежал, сорвал конверт, разорвал его и развернул аккуратно сложенный листок.
