В день нашей свадьбы мне было сорок шесть, а ей восемнадцать. Я уже знаю, что вы думаете: пожилой мужчина (с брюшком, лысоватый, хромой на одну ногу, с деревянными зубами) применяет мужскую власть, умерщвляя таким образом несчастную молодость…
Но это неправда.
Понимаете, это именно то, против чего я возражаю.
В нашу первую брачную ночь я прохромал вверх по лестнице с лицом, раскрасневшимся от выпивки и танцев, и увидел, что тетушка нарядила ее в нечто полупрозрачное – шелковый воротничок чуть вспархивал в ритм с дрожью, которая ее била. И я ничего не смог.
Я принялся нежно говорить с ней, обнажил перед ней свое сердце. Она была прекрасна, а я стар, уродлив, потерт. Странный это получился брак, корнями он произрастал не из любви, а из расчета. Ее отец был бедняком, мать болела. Поэтому она и оказалась здесь. Я все это прекрасно знал. Я и в мечтах своих не надеялся прикоснуться к ней, сказал я ей, когда увидел ее страх и – «отвращение», вот какое слово я использовал.
Она заверила меня, что никакого «отвращения» ко мне не испытывает, хотя я и видел, что ее (красивое, покрывшееся румянцем) лицо исказилось от этой лжи.
Я предложил ей стать… друзьями. Просто делать вид, будто мы стали мужем и женой в физическом смысле. Она должна чувствовать себя в моем доме свободной и счастливой и пытаться думать о нем как о своем собственном. Большего я от нее и не жду.
Так мы и жили. Мы стали друзьями. Близкими друзьями. И только. Но и это было немало. Мы вместе смеялись, вместе принимали решения, касающиеся хозяйства, – она научила меня больше думать о слугах, обмениваться с ними не только общими словами. Она оказалась практичной, и под ее руководством мы успешно обновили комнаты, заплатив лишь часть того, что ожидали растратить. Видеть, как она оживляется, когда я вхожу, как наклоняется ко мне, обсуждая хозяйственные вопросы, – все это так радовало меня, что я словами и передать не могу. Я был счастлив, очень счастлив, но теперь нередко ловил себя на том, что бормочу, сам того не желая, что-то похожее на молитву: Она здесь, все еще здесь. Словно бурная река пронесла воды сквозь мой дом, в котором теперь стоял запах свежести и возникало ощущение присутствия чего-то роскошного, естественного, захватывающего.
Как-то вечером перед группой собравшихся друзей она по собственному почину стала петь дифирамбы в мой адрес: я, мол, хороший человек, вдумчивый, умный, добрый.
Наши глаза встретились, и я понял: она говорит все это искренне.
На следующий день она оставила записку у меня на столе. Хотя скромность не позволила ей выразить чувства словами или действиями, в записке говорилось, что моя доброта к ней привела к желанному результату: она чувствовала себя счастливой, ей было хорошо в
