Тысяча лет и две жизни

Я смотрю на него. Он стоит со своим другом и его сестрой, свысока взирая на танцующие пары. Он не любит танцевать. Темно-синий фрак обтягивает его широкие плечи, а шейный платок, небрежно завязанный по последней моде, лишь слегка приоткрывает шею, которую я люблю целовать. Любила? Полюблю? Я путаюсь во временах.

Несколько прядей его темных, почти черных волос прилипли ко лбу. Ему жарко и неуютно, хотя он не понимает, почему. Он чувствует себя не в своей тарелке, несмотря на все его богатство, титул и откровенное подхалимство окружающих.
Его брови чуть сведены, а взгляд отсутствующий. Ему отчаянно, до зубовной боли, скучно.

Рождественский благотворительный бал. Чертова чопорная Англия.

Я словно невзначай приближаюсь к нему, но сестра друга заговаривает с ним и откровенно намекает на желание потанцевать. Сучка. Он как джентльмен сразу приглашает ее.

Я приближаюсь к его другу и посылаю ему кокетливо-смущенный взгляд сквозь приспущенные ресницы. Он заинтересованно улыбается и тут же начинает скользить глазами по окружающим. Чтобы пригласить меня на танец, ему нужно найти кого-то, кто может представить его мне. Но никто не может – никто меня здесь не знает. Я вздыхаю и скрываюсь в толпе.

Я терпелива. Я ангельски терпелива. Я терпелива как тысяча чертей. Мне приходится быть такой, потому что у меня нет выбора. И я жду.
Сколько я жду? Минуты превращаются в века. С некоторых пор я не умею ориентироваться во времени.

Уже почти утро. Он выходит в сад по снежной дорожке. Распускает платок, растягивает пальцами стоячий воротник рубашки, который душит его. Скоро его хватятся, у него есть несколько минут, чтобы побыть одному. У меня есть несколько минут.

Я появляюсь из неверных сумерек и в лунном свете бесшумно скольжу к нему. Он наконец-то замечает меня. Я приближаюсь.
Его глаза темны, его губы сурово сжаты, он пристально смотрит на меня, но молчит. Он не знает меня, он не имеет права заговорить со мной, не будучи представленным.
Я же лишена этих предрассудков. Вот я уже рядом, так близко, как ни одна уважающая себя дама не позволит себе подойти к джентльмену. Он делает шаг назад, я тут же сокращаю расстояние.
- Простите, леди, мы знакомы? – он растерян, он не знает, как ему себя вести, он не привык к такому поведению юных девушек.

Я не могу ему ответить. Я встаю на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ, мои руки обвивают его шею. Это мой единственный ответ. Знакомы ли мы?

Я не знаю, как его зовут. Но я знаю эти губы, это встревоженное дыхание, эти ладони, которые впиваются в мои запястья в попытке снять их со своей шеи.
Я в отчаянии сильнее вцепляюсь в него, льну к нему всем телом. Несколько секунд он в замешательстве медлит, потом сдержанность изменяет ему. Его руки обхватывают меня, приподнимают над землей, он стонет мне в рот… Его поцелуи совсем не джентльменские, горячие, неловкие, хаотичные. Он все крепче стискивает меня в объятиях, так, что мне становится трудно дышать, но я не жалуюсь, я ликую.

Теперь он не отстраняет меня, и я могу больше не цепляться за него. Я высвобождаю руки и нетерпеливо дергаю пуговицы его жилета.
Он снова стонет и, на миг оторвавшись от моего рта, шепчет:
- Не здесь. Не сейчас.
Он не понимает, что у меня есть только здесь и сейчас. Он не понимает, а я не могу ему объяснить.