Лежать на подстилке было не удобно. И так он мастился, и эдак. Тело ныло, все было неудобно. В маленькое окно под потолком, через решетку глядела яркая, большущая, как голова коровы, луна. Ночью ветер свежел и жара не была такой удушающей. Доносился соленый запах моря, да и слышно его было прекрасно, оно шумно и грузно дышало. Глубокий звук накатывающей волны сменялся выдохом, тяжелым и сдавленным, как ему казалось, море тосковало вместе с ним, не в силах выдохнуть всю печаль разом, делило ее на вдохи и выдохи ночных волн.
Он встал. Ноги немного дрожали. Сильно до хруста потянулся, прошёлся от одной мутной стены к другой, стараясь не наступить на раскиданные в неспокойных снах руки и ноги сокамерников, и снова лёг. Храп стоял разноголосый, кто-то постанывал во сне. Чернокожий высохший мужичок, спавший неподалёку, свернувшись в чёрное пятно на полу, говорил что-то во сне быстро-быстро и всхлипывал. Где то, за окном, громко всхрапнула лошадь. Чёрный перевернулся и замолчал. Хрисан снова поднялся с настила, и осторожно прошёл под окно. Приноровился, и прыгнув, схватившись ручищами за прутья решетки, потянулся к окну. Он прижался лицом к железу и дышал, глубоко-глубоко, жадно втягивая ночную свежесть.
Внизу белыми стенами тянулась узкая улица, спускающаяся не ровными поворотами, в порт. Даже отсюда было видно мерно качающиеся мачты, поскрипывающие от качки. В городе, тут и там, тянулись вверх минареты. Море лежало чёрным ковром, украшение серебряным сияньем луны. Звезды были крупные, как глаза, но смотрели они на Хирсана, и на спящий город, равнодушно. Крики разгружающих ночной корабль рабочих отражались от белых стен приглушенным эхом, и растворялись в ночной тишине. Вдруг, совсем рядом, вспорхнула, напуганная чем-то, птица. Хрисан вздрогнул и разжав руки мягко спрыгнул на пол.
Он ещё походил от стены к стене, и все-таки лёг. Ох, не спалось ему под взглядом этих огромных звёзд и коровьей луны.
Не спалось.
Нет -говорил он себе-гнать их надо, мысли эти. Если хочешь завтрашний день пережить, перетерпеть, то не думай.
Но когда снова становилось невмочь, в такие вот лунные ночи, он распахивал эту, единственно доступную ему дверь воспоминаний во всю ширь. Он смаковал каждую мелочь, боясь упустить хоть что-то из знакомых запахов, шорохов, мельчайших деталей обстановки дома, скрипа половиц. И вот по его лицу уже пробегает лёгкий ветерок, и дернулись ветви вишен во дворе дома. Мягкий луч заходящего солнца бликовал от начищенной сбруи. И жена… Ее он вспоминал особенно бережно, словно открывал сундук с драгоценностями. Вот её каштановый локон, вот мягкая белая рука…
Но сейчас ему надо было уснуть. Уснуть, что бы завтра снова работать весь день в порту. Работать да между делом все высматривать и примечать. Да и работать надо хорошо, чтобы не быть битым, да чтоб не покалечили, и получить еду к концу дня. Крепкое здоровье-это его единственный ключ на пути к свободе… Телу нужна пища и сон. А душе… Душа пусть помолиться пока.
Хрисан и представить себе не мог, как умеет он заглушить этот дикий истосковавшийся вой, который так рвался изнутри. Каким тяжёлым камнем умеет он придавить эту распахнутую пасть.
Наконец и отдалённые голоса в порту стихли. Люди в комнате спали не спокойно, шумно. Ворочались.
