Заметки интроверта (Сказки хвойного леса)

Жил-был один дядька. Мирон. Жил он в старом загородном деревянном домике, где из окна было видно большое, широкое поле, с левой стороны упирающееся в лес. Он существовал, как серый камень в стене – незаметно, безучастно, равнодушно. Но настоящая его жизнь начиналась там, где кончался асфальт. Его душу лечила вода.

Каждый год, с приходом весны, лишь только сойдёт лёд с таёжных рек, он грузил в старенький внедорожник свою надувную байдарку, вёсла, спальник, палатку и уходил .. В глухие места, водными маршрутами.. Не от людей уходил, а к себе. Сибирские реки манили своим невероятным неповторимым букетом запахов . Где-то тихие, спокойные, молчаливые, задумчивые .. Где-то быстрые, с бурными перекатами. Тайга встречала туманами . Он знал язык ветра, любил звук воды под веслом.. и суровую сказочность таёжных ночей.

В тот год он сплавлялся по одной небольшой но протяженной реке. Вода была холодной, как сталь, и прозрачной, как сама чистота. Он шёл вниз по течению несколько дней, не встречая ни одной души. И в этом была его благодать.

На третью ночь он встал лагерем на высоком песчаном яру. Развёл костёр, сварил уху из хариусов, которых поймал по пути. Солнце медленно заходило за еловые верхушки, окрашивая оранжевыми красками возвышающуюся каменную стену на противоположном берегу. Как самый широкий экран самого большого и безлюдного кинотеатра.. Мирон замер, глядя на огонь, в котором плясали его мысли. И в какой-то момент, в промежутке между треском полена и плеском воды в реке, он увидел её .

Она вышла из темноты леса, как туман, принимающий форму. Не испуганная туристка, не потерявшаяся грибница. Она как будто была… частью этого пейзажа, всё это время, пока Мирон был здесь. В её движениях была та же плавная сила, что и у течения реки. Простые черты лица, тёплые глаза, в которых, казалось, застыл свет отдалённого костра.

– Не помешаю? – её голос был тихим, но не робким. Таким же глубинным, как шум тайги. Мирон лишь молча кивнул на камень напротив. Она села, сбросив с хрупких женских плеч, рюкзак . Не было ни лишних слов, ни расспросов. Она протянула руки к огню, и он заметил, что пальцы её в мелких царапинах и без маникюра, как у человека, кто не боится земли и дерева.

Они молчали. Но это не была неловкая тишина. Это было совместное слушание: ночи, реки, самого времени.

Вода в котелке закипала. Она достала из рюкзака небольшую стеклянную баночку с откручивающейся крышкой. Насыпала из неё в котелок чай на травах, пахнущих шиповником, чабрецом и мятой и налила ему. Глоток был таким же тёплым и неожиданно-приятным, как это нежданное присутствие загадочной, но какой-то неведомо родной гостьи.

Они беседовали. Не о быте, не о прошлом. Она рассказывала о том, как поёт лёд на озере в лунные ночи, а звёзды – молчаливые слушатели, только еле заметно подмигивают своими глазами.. О том, как старый кедр хранит в своих ветвях память о столетних засухах и бурях. Она говорила, что реки – это не дороги, а нити, связывающие тайгу и океан, и тот, кто идёт по воде, на время становится частью этой связи.

– Ты ищешь тишину? – наконец спросила она, глядя не на него, а на пламя.

–Я в ней живу, – ответил Мирон.

–А я её храню, – сказала она. – Для тех, кто способен её услышать. Для тех, кому она – не пустота, а наполненность.