Черный буран - Михаил Щукин

Черный буран

Страниц

215

Год

2016

В 1920 году в Сибирском крае, который когда-то был огромным и богатым, началась черная пурга Гражданской войны. Разруха и голод, ненависть и отчаяние охватили людей, превращая их в зверей или жертв. Василий Иванович Конев, бывший конокрад и ветеран Великой войны, стал командиром партизанского отряда и надеялся, что его возлюбленная Тоня Шалагина погибла на фронте.

Однажды судьба свела Василья с братьями Тони, которые сообщили ему, что она выжила и некоторое время лечилась от сыпного тифа в Новониколаевской больнице. Восстановив надежду на возвращение своей любви, Конев решает начать поиски девушки, несмотря на то, что на Шалагину пристально обращают внимание и другие, очень решительные люди.

«Черный буран» – это продолжение «Конокрада», романа, который уже полюбился читателям. Он продолжит повествование о судьбе Василия, Тони и их борьбы за любовь и выживание в нелегкие времена войны и разрухи.

Ключевые слова: Сибирский край, Гражданская война, разруха, партизанский отряд, сыпной тиф, искатели, любовь, выживание.

Читать бесплатно онлайн Черный буран - Михаил Щукин

© Щукин М.Н., 2016

© ООО «Издательство «Вече», 2016

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2016

Сайт издательства www.veche.ru

Глава первая. Я ехала домой

Я ехала домой, душа была полна
Неясным для самой каким-то новым счастьем.
Казалось мне, что все с таким участьем,
С такою ласкою глядели на меня.
Я ехала домой, двурогая луна
Смотрела в окна спавшего вагона.
Далекий благовест заутреннего звона
Пел в воздухе, как нежная струна.
(Из старинного романса)

1

И царило во всем поднебесном мире волшебство рождественской ночи, нежно вступающей в свои права.

Трепетно затеплилась первая звезда в морозных сумерках, и темно-синее небо стало живым.

Певчие на хорах собора Александра Невского, сливая свои голоса воедино, торжественно и проникновенно выводили: «Рождество Твое Христе Боже наш…» Колыхались вытянутые язычки пламени над множеством свечей, от радости и умиления наворачивались слезы, а взгляд Богородицы с большой храмовой иконы излучал сострадание и всепрощение.

На улице – ослепительно яркий в сумерках свет газовых фонарей, и в этом свете, взблескивая, проносятся редкие снежинки. Все сверкает, искрится, словно народилось заново. По-ребячески звонко скрипит снег, и шаги прихожан, возвращающихся по домам, их негромкие голоса слышны далеко-далеко – до самых окраинных улиц.

А в доме Шалагиных – смоляной запах хвои, оттаявшей в тепле, праздничный пирог, остывающий под широкими полотенцами, сверканье и блеск стеклянных игрушек и мишуры, венские стулья, вплотную придвинутые к круглому столу, накрытому белой, до хруста накрахмаленной скатертью. В пузатом графинчике с тонким и длинным горлышком – любимая вишневая настойка Сергея Ипполитовича, и он, оглядываясь и таясь, словно проказливый мальчик, украдкой наливает себе первую рюмочку, выпивает, блаженно прижмуривая глаза, а затем растерянно смотрит: куда бы ее поставить? – и натыкается конечно же на строгий взгляд вошедшей в зал Любовь Алексеевны, смущенно разводит руками и покаянно клонит голову.

– Хуже ребенка! – выговаривает Любовь Алексеевна и велит горничной Фросе достать из посудного шкафа чистую рюмку.

Из прихожей доносится хрипловатый голос шалагинского кучера Филипыча, который пришел поздравить хозяев с праздником. По столь торжественному случаю Филипыч не ворчит, как обычно; добродушен и обещается в ближайшие дни представить Фросе завидного жениха для рассмотрения.

Тонечка смеется вместе с Фросей и целует Филипыча в тщательно расчесанную бороду. На ней сегодня новое платье с белыми оборками на рукавах и тоненьким розовым пояском – светлое, радостное платье. Тонечке оно очень нравится, и ей хочется танцевать.

Любовь Алексеевна приглашает всех за стол.

И вдруг – вспыхивает, обжигая глаза, нестерпимо яркая молния, железный грохот выбивает пол из-под ног, разносит все вдребезги и опрокидывает людей в пустоту. Только кружится в навалившемся мраке, свиваясь в кольцо, розовый поясок от нового платья.

Холод, режущий холод пронизывает до ледяного озноба. Скользит по лицу шершавое шинельное сукно, нестерпимо воняющее махоркой, и чужие, скрипучие голоса с трудом доходят до сознания:

– Каюк, спеклась бабенка… Сыпняк… И к фельдшеру ходить не надо.

– С ней же мужик какой-то был, на офицерика смахиват…

– Тю, проснулся! Его днем еще сняли, чуть живого. Или мертвого, хрен его знает.