Узловые

ЦЕРН-3, Женева, 2047 год

Лифт опускался уже четыре минуты, и Лейла Нурманова считала секунды. Не потому что торопилась – она никуда не торопилась последние полгода, – а потому что считала всё. Трещины в потолке вагона метро. Шаги от двери до кофейного автомата. Количество раз, когда муж говорил «доброе утро» за последний месяц. Семнадцать. Это было меньше, чем в позапрошлом.

Лифт дёрнулся, замедляясь. Двести сорок три секунды. Глубина – около четырёхсот метров, если верить ощущениям и элементарной физике. FCC-hh, Циркулярный Коллайдер Будущего, залегал глубже своего предшественника, и это имело смысл: сто километров кольца требовали стабильного скального основания, а швейцарские Альпы охотно предоставляли свои недра тем, кто готов был платить.

Двери разъехались с тихим шипением. За ними открылся коридор, освещённый холодным светом, – бесконечная перспектива белых стен и синих указателей. Лейла сделала шаг и остановилась.

Четырнадцать плиток до первого поворота. Она знала это, хотя никогда здесь не была. Просто видела схему комплекса – один раз, три недели назад, – и теперь плитки выстраивались в голове ровными рядами, словно клетки на бесконечной шахматной доске.

Перестань, – сказала она себе. Голос внутри звучал устало, как у матери, которая в тысячный раз просит ребёнка не ковырять болячку. Ты здесь по делу. Сосредоточься на деле.

Но дело и было проблемой. Дело было причиной, по которой она стояла в четырёхстах метрах под землёй, в месте, куда её не приглашали пятнадцать лет, с тех пор как она опубликовала статью, превратившую её из «перспективного теоретика» в «ту сумасшедшую из Алматы».

Лейла пошла вперёд, и её шаги отдавались гулким эхом в пустом коридоре.

Кабинет Маркуса Вебера располагался в секторе D-7, между серверной и комнатой отдыха. Выбор места говорил о человеке больше, чем любое резюме: Вебер хотел быть рядом с данными и рядом с кофе, именно в таком порядке приоритетов.

Дверь была приоткрыта. Лейла постучала по косяку – три коротких удара, пауза, ещё один – и тут же разозлилась на себя. Ритуал. Очередной бессмысленный ритуал, от которого она не могла избавиться.

– Входите, – раздался голос изнутри. Низкий, с едва уловимым немецким акцентом, проявлявшимся в чуть избыточной чёткости согласных.

Кабинет оказался именно таким, каким она его представляла: заваленный бумагами стол, три монитора, образующие полукруг, и стена, покрытая распечатками графиков. На графиках – кривые распределения частиц, гауссианы, гистограммы. Хаос, который для статистика был порядком.

Маркус Вебер поднялся ей навстречу. Пятьдесят лет, седеющие виски, очки в тонкой оправе. Лицо человека, который провёл жизнь, глядя в экран, – бледное, с сеткой мелких морщин вокруг глаз. Но глаза были живыми, внимательными.

– Доктор Нурманова. – Он протянул руку. Рукопожатие оказалось крепким, деловым. – Спасибо, что прилетели.

– Лейла. – Она не любила формальности. – И давайте сразу: я понимаю, почему вы меня позвали. Но не понимаю, почему именно вы.

Вебер чуть приподнял бровь. Жест был почти неуловимым – Лейла заметила его только потому, что замечала всё.

– Что вы имеете в виду?

– Я читала ваши работы. «Статистические методы фильтрации шума в данных LHC», две тысячи тридцать девятый год. «Байесовский подход к редким событиям», сорок второй. – Она загибала пальцы. – Вы – ортодокс. Классическая школа. Вы верите в стандартную модель, как баптист верит в Библию. И вы позвали