Майн пиджак ин вайсе клетка…

Автор

Страниц

15

Год

2007

Дина Рубина: известная писательница, живущая и творящая в Израиле

Вы когда-нибудь слышали о книге, которая является особенной? «…Их бин нервосо» - именно такая книга. Написанная известной писательницей Диной Рубиной, она завоевала сердца читателей в каждом уголке русскоязычного постсоветского пространства. И что же делает эту книгу такой уникальной?

Жанр книги, придуманный самой авторкой, называется «свободный треп». Это своеобразное сочетание легкости и изящества, которые присущи Рубине как писательнице. Она рассказывает нам о повседневной жизни эмигранта в Израиле, о тех простых бытовых моментах, с которыми каждый из нас может столкнуться. Но вместе с этим она воскрешает ностальгические воспоминания о советском детстве и юности, вставляя в книгу смешные сценки и анекдоты из жизни русских израильтян.

Читая «…Их бин нервосо», мы знакомимся с интересным переживанием автора – «трудностями перевода». Ведь Дина Рубина родом из Израиля, где говорят на иврите, и она переносит этот опыт на страницы своей книги. Весело и захватывающе следим за приключениями персонажей, которые пытаются понять друг друга в этом игре перевода с иврита на русский и обратно.

Если вы любите заглядывать в «Объявления», то обязательно найдете эту книгу в специальном разделе. Она с легкостью и искренностью пробирает в сердце каждого, кто отдался ее прочтению. Не упустите возможность окунуться в уникальный мир Дины Рубиной и с густьем насладиться ее талантом и творчеством.

Читать бесплатно онлайн Майн пиджак ин вайсе клетка… - Дина Рубина

В ранней юности (а прошла она в Ташкенте, городе, по многим причинам, особом, и когда-нибудь я об этом напишу), варясь в крепком бульоне, настоянном на ста четырех национальностях, я была глубоко убеждена, что чувства, реакции и этические посылы всех на свете людей соответствуют более или менее единому образу. Сейчас я понимаю, что Ташкент был уменьшенной моделью того самого плавильного котла, о котором так тоскуют американские и израильские социологи.

Кстати, до последнего времени я была уверена, что ташкентская модель оказалась более удачной, потому что… да Бог знает – почему! Возможно, потому, что речь идет о моих детстве и юности. Вообще, своей «ташкентскости», иначе говоря – провинциальности я перестала стесняться совсем недавно, постепенно осознавая и даже любовно (потому, что запоздало) культивируя в себе теплую поэзию землячества.

Итак, под ташкентским солнцем я была – все мы, дети, были – некой однородной смесью, некой глиной, из которой формовался человек… я бы сказала, – «человек колониальный». И это была, осмелюсь утверждать, особая южно-пестрая порода свободно жестикулирующих, а вследствие этого и свободномыслящих, до известной степени, людей. Я училась в обычном классе обычной ташкентской средней школы. Он был ковчегообразен: несколько греков с именами героев Гомера, кореец Гамлет и кореянка Лира, татарин Альберт Хабибулин, армянин Вартан по кличке Ара, четыре украинца – Петренко, Балясный, Покойный и Жучок, немец Саша Миллер, семь или восемь узбеков, несколько более или менее русских мальчиков и девочек и целый отряд евреев, вернее, два отряда, потому что местные, бухарские евреи с ашкеназами не кооперировались. Так вот, дело не в том, что все мы дружно жили (жили по-разному), а в том дело, что стычки и разборки, неизбежные в детстве и отрочестве, национальный вопрос оставляли где-то на окраине сознания.

Не то, чтобы совсем его не было. А просто было много чего другого поважнее. В том числе, много чего – общего.

Необходимо помнить, что в те годы, запертые в обширной, но все же клетке Советского Союза, мы были лишены возможности сравнивать. Впрочем, у меня был мимолетный и забавный опыт общения с двумя молодыми французами.

После окончания первого курса консерватории мы с моей подругой поехали на каникулы в Ленинград, что само по себе явилось для нас довольно крепким культурным нокаутом. Однажды утром мы оказались на Центральном телеграфе, откуда обычно звонили домой. Уже собираясь уходить, обратили внимание на двух молодых людей, растерянно стоящих перед стендом с марками.

Это были семидесятые годы, когда по улицам Ленинграда расхаживали в затертых джинсах прозападно настроенные девушки со странно выстриженными затылками и чубами, и юноши с невиданными (у нас в Ташкенте) хвостами на головах и серьгами в ушах.

И вдруг тут, на Центральном телеграфе, явно разговаривая по-французски, стоят двое молодых людей, по виду очень похожих на ташкентских мальчиков из интеллигентных еврейских семей. Один был брюнетом, другой – веснушчато-рыжим, в скромных клетчатых ковбойках и темных брюках. Моя подруга учила французский и могла связать на нем несколько предложений. Мы подошли, она предложила помочь, мальчики ужасно обрадовались, и с полчаса мы довольно мило объяснялись по поводу коллекции советских марок (один из них, кажется, марки собирал). Наконец, французы расплатились, мы вышли из здания Центрального телеграфа и еще минут двадцать вместе шли по Невскому, пока не расстались. Я-то учила немецкий, и брюнет немного по-немецки говорил.

Продолжить чтение

Вам может понравиться: