Я просыпаюсь от раздражающе-высокого металлического стука. Сначала приходит осознание, что опухшая голова готова лопнуть, словно изнутри её туго набили какой-то противной, вязкой кашей, передавив нервы и сосуды. И лишь потом с большим усилием понимаю, что звук, каждая дробь которого болезненно отдаётся в голове, идёт с кухни. Кажется, это обычный стук чайной ложечки о тарелку.
Организм пробуждается словно бы по частям. Причём каждая часть, проснувшись, даёт о себе знать новым неприятным ощущением. Например, становится ясно, что срочно нужно бежать в туалет.
Собрав в кулак волю, резко сажусь на кровати и тут же морщусь от нахлынувшей боли, сотней молотков ударившей по мозгам. Встаю, бреду в сторону уборной.
Проходя мимо кухни, вспоминаю о навязчивом стуке, который уже стал привычным. Заглядываю за дверь. Звук тут же прекращается. Яна виновато таращит на меня глаза. Её белобрысая головка торчит над тарелкой, щёки, набитые как у хомяка, продолжают шевелиться.
– Что там у тебя, – мычу невнятно, заглядывая в тарелку. – Яна, чёрт побери! Что это?
На дне тарелки ещё осталось немного живописной коричнево-бело-розовой мешанины. Я провожу по кухне глазами, подмечая следы преступления: табуретка, подставленная к холодильнику, на котором обычно стоит стеклянная миска с печеньем; затолканные под холодильник осколки той самой миски и крошки печенья по всему полу; лужица молока на столешнице; измазанный малиновым вареньем стол, руки и белая маечка.
– Да что ж это такое, Яна! – ору в сердцах. – Говорил же тебе ничего не трогать! Какого чёрта ты везде лезешь, а?
– Я хотела кушать, – она съёживается в комочек и трясёт нижней губой, готовая расплакаться. – Ты спал…
– А подождать ты не могла, пока я проснусь? С голоду бы померла, а?
Договаривая, а точнее, докрикивая последнюю фразу, я эмоционально взмахиваю рукой. Девочка коротко взвизгивает и прикрывает голову руками, словно защищаясь от удара.
Земля на секунду уходит из-под ног. Стою посреди кухни, уставившись на ревущего ребёнка, и медленно осознаю ситуацию. Моя дочь в страхе закрывается от меня руками. Она ждёт, что я её ударю, она готова к этому. Ну что я за отец? Бью свою дочь…
А всё из-за чего? Ребёнок захотел есть и проявил самостоятельность: пошёл и приготовил себе еды. А папа за это отругал и хотел ударить. Кидаю взгляд на часы: пол-одиннадцатого… Представляю себе Янку, вставшую, как всегда, часов в семь, и бродившую по пустой квартире в ожидании, когда папа проснётся и даст чего-нибудь покушать.
Прикусываю губу, чувствуя, как на глазах тоже выступают непрошеные слёзы; нос тут же реагирует и опухает, ещё больше увеличивая давление в голове, и без того гудящей.
– Прости, малышка, – шепчу я, подходя к ней и проводя рукой по жиденьким, растрёпанным волосам. – Прости…
Она начинает реветь ещё сильней и обнимает меня обеими тонкими ручонками за талию.
– Ты болеешь? – всхлипывая, спрашивает, чуть успокоившись.
– Да, малышка, папа себя плохо чувствует, поэтому так долго не вставал, – ощущаю ещё один острый укол совести, кинув быстрый взгляд на шкафчик, где стоит недопитая вечером бутылка коньяка. – Но папе уже лучше, гораздо лучше.
Заглядываю ей в глаза.
– Давай, детка, доедай свою… э… кашку, а папа пока сходит умоется, ладно?
