Золотой век амазонок

Должно быть, поэзия греческого гения никогда не проявлялась более ярко, чем в мифе об амазонках. Она придала очарование этой удивительной истории, принесшей весьма обильные результаты. К сожалению, узкие рамки поэзии несколько затруднили восприятие ее чрезвычайно интересного психологического аспекта. И все же для нас основное значение этого мифа заключается прежде всего в том, что он проливает свет на менталитет древних народов, на отношение человека к явлениям, опасным для него и загадочным. Однако этот свет не является полностью всеобъемлющим как влияние эллинского искусства и литературы, проявлявшееся в виде многочисленных произведений, проникнутых красотой и гуманизмом. Действительно, дух Греции, обратившись к собранию грубых историй, обработал их и изменил – тот смысл, который они должны были преподавать. Ибо, как мы попытаемся показать, смысл мифа – в предупреждении народа, находящегося на трудном пути к высотам цивилизации, о том, что надо опасаться варваров и их обычаев. Миф был превращен в восхищение перед физической красотой и отвагой, пронизан нежностью к женщине, пусть она и была зачинщицей войны.

Мы можем без колебаний отмахнуться от повести о противоестественном государстве, которой нас потчуют многие из греческих поэтов и историков. Однако, относя государство амазонок к области воображения, мы должны признать, что амазонки как таковые отнюдь не являются незначительным историческим фактом – напротив, ему хватило силы породить целый фантастический мир, достаточно реальный для его первоначальных творцов, и не утративший своего обаяния и по сию пору.

Этимология не сможет сколько-нибудь помочь нам, хотя полемисты на нее полагаются. Любой аргумент, основанный на описательной природе этого слова или на его несколько подозрительной многосторонности, должен оказаться обоюдоострым оружием, одинаково опасным как для того, кто воспользуется им, так и для его противника. Помимо таких очевидных толкований, как «лишенные груди» (a-мазон) и «луна» (маза), мы имеем самые разнообразные интерпретации, доносящие до нас различные значения: «весталки», «носительницы поясов», а также «поедательницы дичи» и «поедательницы острой пищи». Однако, в конце концов, слово это является гибридным в греческом языке и, не будучи туземным названием, может рассматриваться как прозвище, значительно уступающее в возрасте предположительно существовавшему государству. В таком случае его можно считать описательным в той самой мере, которую только способен изобрести человек. И потому мы имеем право со спокойной совестью оставить этимологов в лабиринтах родной им словесной войны.

Наша повесть вполне рациональным образом начинается с явления, знакомого множеству народов: с изгнания в новые регионы населения, появившегося в результате излишнего прироста. В данном случае мы имеем в виду интригу, затеянную против двух молодых скифских князей: после того как им было приказано отправиться в ссылку, они удалились с большим числом последователей – мужчин, женщин и детей. Повесть рассказывает о том, как изгнанники осели на новом месте, как отбросили старинную скифскую простоту, покоряясь растущему стремлению к богатству, повлекшему за собой завоевание и гибель мужчин от рук разъяренных соседей. Убийство мужей и отцов пробудило в сердцах вдов и сирот чрезвычайный гнев, сперва направленный против тех, кто осуществил такое деяние, а потом против мужчин вообще, и приведший впоследствии к возникновению государства, лишенного представителей сильного пола. Женщины отказывались от своих поясов, считавшихся бесценным символом незамужней особы, лишь весной – на короткое время, они вступали в кратковременное общение со своими мужественными соседями, чтобы предотвратить вымирание народа.