Говорят, мы вступаем в «Корпус А» из-за денег и всех этих привилегий. Наверное, так оно и есть, с этим сложно спорить. Да и зачем. Никто не обязан ничего объяснять. Но я по-настоящему понимаю необходимость моей работы. Мне нравится знать, что она приносит обществу пользу. Большинство из нас любит свое дело, честное слово. Здесь по-другому просто не получается. Кто не верит, как говорится, пусть проверит.
Мама улыбается мне каждый раз, когда я собираюсь на задание или домой с фотографии на двери шкафчика. Лежа на родильном столе, она держит меня на груди, прижимая обеими руками, счастливая, уставшая, с синяками вокруг глаз, спутанными волосами и пятнами на рубашке: крови и чего-то еще. Рвоты? Если мне не изменяет память, ее, в самом деле, вырвало пару раз в середине схваток. Иногда мне кажется, что я помню этот день даже лучше, чем она. По крайней мере, ничуть не хуже: сотни маминых рассказов не прошли даром. Особенно про первый душ после родов. «Когда все уже кончилось лежишь на родильном столе часа два, пьешь воду, ждешь, когда организм отдохнет и уменьшится кровотечение. Потом лежишь в палате. Еще часов через шесть находишь в себе силы сходить в душ. Вода здорово помогает прийти в себя, особенно если не смотреть вниз. Внизу столько крови, словно моешься красной краской, стоишь и ждешь, ждешь, когда же она смоется с ягодиц и нижней части спины, а она все никак не кончается, пока наконец не поймешь, что она все еще идет изнутри.»
Мама говорит, что до катастрофы никто не ценил этот не простой труд – вынашивать, рожать и воспитывать детей. Женщины и дети часто жили настолько плохо, что даже в самых продвинутых странах существовали кабинеты, комитеты и целые министерства по правам женщин и детей. Наоборот, почетным и значимым считалось детей убивать. Чужих, чтобы своим достался лучший мир, как будто мир, построенный на костях, в самом деле, мог быть лучшим. Своих, чтобы жвала патриотизма никогда не оставались без работы, как будто где-то на земле и действительно существовала какая-то правда, которая стоила дороже, чем человеческая жизнь. Ценность жизни сходила на нет, как только детям исполнялось восемнадцать; а двуличие было основой противоречивой «логики» мира прошлого.
В своем шкафчике кроме формы, аптечек и рюкзака я храню книги: я из тех людей, кто все еще предпочитает бумажные книги экранной версии. По правде сказать, настоящей бумаги мне пока не доводилось держать в руках, говорят она совсем другая на ощупь и пахнет как-то особенно. Не думаю, что это так уж важно, книга в виде прямоугольника с большим количеством тонких синтетических страниц в любом случае мне милей, чем мерцающий текст на экране. Рано или поздно я куплю себе хотя бы одну ретро-книгу, несмотря на дороговизну. Мама говорит, что старые бумажные книги – это рассадник инфекций и идеальный пылесборник, который нельзя сдать в чистку, но я знаю, что ей тоже было бы интересно подержать такую в руках.
Я улыбаюсь маме в ответ и достаю вешалку с одеждой. Мне нравится моя форма, нравится, как пахнут кожей тяжелые коричневые ботинки и ремень на штанах, нравится почти невесомый сверхпрочный бронежилет. Я нажимаю кнопку браслета, и жилет аккуратно стягивает тело жестким коконом. Теперь рубашка, брюки, ботинки и рюкзак.
