Солнце в зените. Сборник рассказов

Откинувшись на подушки в полумраке одинокой комнаты, я закрываю глаза и снова вижу ее. Вижу смуглые коленки, мелькающие из-под белизны поддернутой юбки, ее тонкие щиколотки, игриво рассыпающие брызги у берега мутной реки Тэдонган… Легкость и свежесть – вот чем была Юонг. Когда я приходил в ее игрушечный домик с темной черепичной крышей, она усаживала меня на татами из золотистого тростника и бесшумно раздвигала седзи1, впуская в комнату зеленый шелест летнего сада. Усыпанный цветами куст жасмина, росший возле дома, в тот же миг заполнял собою воздух, и благоуханье нежных лепестков навсегда связалось у меня с трепетом первой любви и горечью первой потери.

Это было без малого семьдесят лет назад. Мой отец, полковник Советской армии, служил на Дальнем Востоке на границе с Китаем. Осенью 1945 года, когда Квантунская армия была разгромлена нашими войсками, а Маньчжурия и Северная Корея освобождены от японской оккупации, его направили торговым представителем в главный город страны Утренней Свежести, Пхеньян. Два года спустя, когда мне исполнилось тринадцать лет, к отцу переехали и мы с матерью. Нас поселили в небольшом особняке, прежде принадлежавшем японскому генералу, а теперь перешедшем в распоряжение советской миссии. После долгих месяцев голода и лишений, пережитых нашей семьей в дальневосточном Уссурийске, я с особой остротой впитывал открывавшуюся мне южную сказку, полную причудливых запахов и красок. И сегодня, словно наяву, в лучах закатного солнца встают передо мной изумрудные вершины Алмазных гор, а по мерцающей водной ряби гордыми лебедями проплывают белые лотосы в обрамлении огромных листьев.

Живя при посольстве, мы старались избегать контактов с коренным населением, поскольку знакомства такого рода могли навлечь неприятности, однако я мог свободно общаться с детьми из русскоговорящих корейских семей, недавно переехавших на историческую родину с Дальнего Востока, из Казахстана и других областей. Вместе с ними я начал посещать школу, а когда приблизилось время летних каникул, узнал, что некоторые из моих корейских однокашников записались в кружок живописи, который недавно открылся в доме старого местного художника. Поскольку у меня было врожденное стремление к рисованию, я загорелся желанием посещать эти занятия, и после непродолжительных препирательств отец отвел меня в серую фанзу2 с маленьким изящным садом. Учитель рисования, сухонький старичок в белых одеждах и черной волосяной шапочке, почти не говорил по-русски, но блестящие угольки его глаз, казалось, видели тебя насквозь и без слов. Слегка поклонившись моему отцу в знак приветствия, он оглядел меня с ног до головы, улыбнулся и, задумчиво погладив реденькую седую бородку, жестом пригласил меня пройти в дом.

Сняв у порога обувь, я прошел в комнату, где полдесятка учеников, сидя на татами, сосредоточенно рисовали цветными мелками на грифельных дощечках. Тот день стал для меня первым из многих счастливых дней, которые я провел за рисованием в этом благословенном доме. Чтобы дать простор нашему воображению, учитель раздвигал пергаментные седзи на передней стене, расстилая перед нами лоскутное одеяло таинственного Востока. Ломаные изгибы карликовой сосны возле фасолины бетонного бассейна, розовое кружево цветущего миндаля, размытые очертания холмов в голубоватой дымке горизонта – все это, проходя сквозь душу, рождалось вновь под кропотливыми пальцами юных художников.