Призраки прошлого

Прошлое никогда не бывает простым, как правда. И даже если кажется, что моменты вашей жизни столь незначительны и мелки, для кого то именно взгляд на вас стал самой настоящей бурей, перевернувшей всё его «до» и создав новое «после».

Прошлое убивает и воскресает, чарует и угнетает и никогда не проходит бесследно. И пусть для кого то это всего лишь крупица песка, но всё же составляющая пустыню, для другого это песчаная буря, не позволяющая разглядеть что либо впереди.

Солнце светило, как никогда ранее, такое происходило каждый пять лет: лето, казалось, сходило с ума, желая закрыть всех людей по прохладным домам и приютам, а само тем временем превращало улицы в раскаленное железо, на которое было невозможно и страшно ступить. Всё безумное в жизни Елизаветы происходило именно в этот период, пусть она и не замечала, чуть позже, заглядывая в своё прошлое, словно наблюдая за пусть и знакомым, но таким неизвестным и новым спектаклем, она видела то, чего ранее видеть не могла или не хотела. Пять лет назад, в такую же жаркую погоду, обрамлённая в тяжёлое платье, невыносимого чёрного цвета, которого в доме было так много, она хоронила своих родителей, принимала соболезнования и ждала приезда брата из другого конца страны. Пётр приехал через два дня после погребения и застал сестру в самом ненавистном для неё состоянии.

Никогда боле девушка не испытывала такого унижения судьбы: она осталась одна, в огромном доме и пусть с братом, который относился к ней со всей нежностью, на которую было способно его сердце. Это было не то, не так как раньше, с горячо любимой маменькой, поддерживающей её во всех начинаниях и замыслах.

Елизавета мечтала писать. Быть русской Джейн Остин, как выражалась Софья Андреевна, княжна Ветринская. И со всей страстью и огнём своей души, она писала, вдохновляясь всем, что видела и порой голова шла кругом от того, что она может! Но ко всей горести, Софья была единственная, кто верил в дочь, кто поддерживал её идею и не настаивал на браке, пусть княжне уже и стукнуло двадцать. И когда папенька горячо возмущался, девушка не боялась встать и возразить, рассказать про новые устои общества, которые пришли с наступлением двадцатого века, чей первый год, 1900, они ещё праздновали всей семьёй.

Будучи одной в доме, Лиза часто ходила по гостиной, вспоминая семейные вечера, тёплый смех отца и нежный голос матери, которая любила петь под игру дочери. Софья и Григорий Ветринские погибли самым наисмешным образом, самым театральным, который только можно было себе представить: экипаж перевернулся на мосту, их придавило обломками и смерть наступила почти что мгновенно. Так ей сказали, а что там на самом деле, у тел, закопанных под землю, уже и не спросишь.

Пётр был высок и статен, слегка полон, но с отцовской теплотой в глазах и огромным самомнением, Елизавета называла его своим Лермонтовым, особенно в письмах, когда знала, что не получит обиженный взгляд карих глаз. Он прижимал её к себе и гладил по плечам, пока та содрогалась в беззвучном рыдании, на которое уже почти не оставалось сил. Дом давил, давила атмосфера, всё казалось было готово растерзать душу и саму девушку, на мелкие куски, не оставив от неё ничего, кроме слёз. Ощущая рядом с собой крепкое тело Петра и слыша сквозь звон в ушах его шёпот, Елизавета понемногу приходила в себя и подняв глаза, столкнулась с чужими, сочувствующими так, как не сочувствовал никто прежде, такого взгляда она не видела даже у добросердечного батюшки, который отпевал её родных. Они были глубокого синего цвета, словно море или небо, которое вот-вот должны были заволочь тучи. Девушка перевела взгляд на брата, который кажется её звал.