Обитель

Автор

Страниц

445

Год

2019

Соловки, конец двадцатых годов. Последний акт драмы Серебряного века, раскрывающий перед нами впечатляющее полотно босховского размаха. Здесь мы видим десятки персонажей, каждый из которых приносит свой отпечаток прошлого и заставляет задуматься о будущем. Живописность этой картины подчеркивается величественной природой Соловецкого острова, стоящей в ярком контрасте с клубком человеческих судеб, где невозможно отличить, кто является палачом, а кто – жертвой.

В центре внимания оказывается трогательная история одной любви, но в этом романе Захар Прилепин умело переплел личные судьбы своих героев с судьбой всей страны. В каждой странице проявляется боль, кровь и ненависть той эпохи, которая оставила свой след на острове Соловки. Как в зеркале, здесь отражается история России, с ее печальными тенями и грандиозными победами.

Эта книга глубоко философская, заставляющая задуматься о нашей личной свободе и физических возможностях человека. Здесь мы находим мощный метафизический текст, который ставит перед нами вопросы о пределах нашего существования и соотношениях между свободой и судьбой.

"Обитель" - это шедевр Захара Прилепина, который справедливо считается его самым известным романом. В нем он проявил себя во всей своей творческой мощи, создав произведение, которое невозможно забыть. Это книга, которую каждый читатель должен прочитать, чтобы погрузиться в мир Соловецкого острова и ощутить мощь слова и силу истории.

Читать бесплатно онлайн Обитель - Захар Прилепин

От автора

Говорили, что в молодости прадед был шумливый и злой. В наших краях есть хорошее слово, определяющее такой характер: взгальный.

До самой старости у него имелась странность: если мимо нашего дома шла отбившаяся от стада корова с колокольцем на шее, прадед иной раз мог забыть любое дело и резво отправиться на улицу, схватив второпях что попало – свой кривой посох из рябиновой палки, сапог, старый чугунок. С порога, ужасно ругаясь, бросал вослед корове вещь, оказавшуюся в его кривых пальцах. Мог и пробежаться за напуганной скотиной, обещая кары земные и ей, и её хозяевам.

“Бешеный чёрт!” – говорила про него бабушка. Она произносила это как “бешаный чорт!”. Непривычное для слуха “а” в первом слове и гулкое “о” во втором завораживали.

“А” было похоже на бесноватый, почти треугольный, будто бы вздёрнутый вверх прадедов глаз, которым он в раздражении таращился, – причём второй глаз был сощурен. Что до “чорта” – то когда прадед кашлял и чихал, он, казалось, произносил это слово: “А-а-а… чорт! А-а-а… чорт! Чорт! Чорт!” Можно было предположить, что прадед видит чёрта перед собой и кричит на него, прогоняя. Или, с кашлем, выплёвывает каждый раз по одному чёрту, забравшемуся внутрь.

По слогам, вослед за бабушкой, повторяя “бе-ша-ный чорт!” – я вслушивался в свой шёпот: в знакомых словах вдруг образовались сквозняки из прошлого, где прадед был совсем другой: юный, дурной и бешеный.

Бабушка вспоминала: когда она, выйдя замуж за деда, пришла в дом, прадед страшно колотил “маманю” – её свекровь, мою прабабку. Причём свекровь была статна, сильна, сурова, выше прадеда на голову и шире в плечах – но боялась и слушалась его беспрекословно.

Чтоб ударить жену, прадеду приходилось вставать на лавку. Оттуда он требовал, чтоб она подошла, хватал её за волосы и бил с размаху маленьким жестоким кулаком в ухо.

Звали его Захар Петрович.

“Чей это парень?” – “А Захара Петрова”.

Прадед был бородат. Борода его была словно бы чеченская, чуть курчавая, не вся ещё седая – хотя редкие волосы на голове прадеда были белым-белы, невесомы, пушисты. Если из старой подушки к голове прадеда налипал птичий пух – его было сразу и не различить.

Пух снимал кто-нибудь из нас, безбоязненных детей – ни бабушка, ни дед, ни мой отец головы прадеда не касались никогда. И если даже по-доброму шутили о нём – то лишь в его отсутствие.

Ростом он был невысок, в четырнадцать я уже перерос его, хотя, конечно же, к тому времени Захар Петров ссутулился, сильно хромал и понемногу врастал в землю – ему было то ли восемьдесят восемь, то ли восемьдесят девять: в паспорте был записан один год, родился он в другом, то ли раньше даты в документе, то ли, напротив, позже – со временем и сам запамятовал.

Бабушка рассказывала, что прадед стал добрее, когда ему перевалило за шестьдесят, – но только к детям. Души не чаял во внуках, кормил их, тешил, мыл – по деревенским меркам всё это было диковато. Спали они все по очереди с ним на печке, под его огромным кудрявым пахучим тулупом.

Мы наезжали в родовой дом погостить – и лет, кажется, в шесть мне тоже несколько раз выпадало это счастье: ядрёный, шерстяной, дремучий тулуп – я помню его дух и поныне.

Продолжить чтение

Вам может понравиться: