Пока корабль плывет

ПРОЛОГ
{Лондон, 1812 год}
Тяжелые занавески даже не колыхались от сквозняков – слишком много на них налипло пыли и воспоминаний. Сколько Александр себя помнил, отец не позволял как следует убираться в кабинете. Сидел там ночами, жег свечи, что-то читал, что-то писал. Слуги заходили в кабинет главы семьи робко и пугливо, торопливо елозили тряпками по каминной полке, клочкам паркета, видным из-под турецких ковров, и слегка – по корешкам книг. Если слуг при этом занятии заставал отец, крик поднимался невероятный. Так что до занавесок никто не добирался толком, почитай, лет тридцать. А то и больше. Они, кажется, всегда тут висели: бархатные, пурпурно-серые, пристанище моли и паучков.
Александр чуть-чуть отогнул край занавески и выглянул в окно. Был ранний вечер, синие сумерки рассеивал свет только что зажженных фонарей. Под окнами проехал экипаж, лошади звонко цокали копытами, мотали головами. Пробежала девушка с корзинкой в руках, важно прошествовал никуда уже не торопящийся мальчишка-рассыльный. Наверняка негоднику попадет в лавке… Слабый ветерок погладил щеку Александра, и тот невольно улыбнулся. Нужно как-то перетерпеть встречу с отцом, а потом вернуться домой. Там хорошо. Там огонь пляшет в камине, там уютное кресло, и там Вероника, напевая, укачивает ребенка.
- Ты посмел явиться? – раздался холодный голос за спиной.
Александр отпустил занавеску и медленно обернулся. Отец вошел в сопровождении двух слуг, несущих подсвечники. В комнате сразу стало светлее.
- Это и мой дом тоже, - напомнил Александр, стараясь сдерживаться. Отец хмыкнул, жестом отослал слуг, прошел к столу и уселся в кресло. Принялся шуршать бумагами, не обращая внимания на сына. Это было оскорблением, намеренным, расчетливым. – Я приехал поговорить с вами о важном деле.
- Все дела мы уже обсудили, - заявил отец, не поднимая головы от бумаг. – Мое решение остается неизменным.
- Не обсудили.
Отец поднял голову и усмехнулся:
- Вот как?
Александр с вызовом смотрел в его прозрачные, похожие на ледяную воду глаза. У него самого глаза были карие – материнская кровь оказалась сильнее. Это и к лучшему, думал Александр иногда по утрам, стоя перед зеркалом. Ему было бы неприятно встречать свой, такой же, как у отца, прозрачный взгляд. А так – словно щит прикрывает.
- Да. Мы обсудили мое положение. Положение моей жены. Но мы не говорили о моем сыне.
Отец откинулся на спинку кресла и принялся вертеть в пальцах перо, не замечая, что оставляет на ногтях чернильные пятна.
- Что-то изменилось? У тебя есть достойный наследник?
- У меня есть мой сын. Ваш внук. И вам об этом прекрасно известно.
- И чего ты желаешь? Говори.
- Я желаю, чтобы вы признали его. Дали ему наше имя, имя рода. Сделали его наследником, каковым сейчас являюсь и я. Это ваша обязанность, как графа.
- Ты! – голос отца был полон шипящего бешенства. – Ты смеешь мне указывать, как поступить в этом случае? Ты предал меня!
- Любовь – не предательство, - возразил Александр. Он держался из последних сил. Видит Бог, как тяжело ему это терпеть. Но он должен. Ради сына.
- Любовь! – презрительно выплюнул отец. – Что ты знаешь о любви, мальчишка! Я любил твою мать, хотя она крутила хвостом перед всеми знатными мужчинами! Простое кокетство, говорила она. Это у меня в крови, говорила она. И ты пошел в нее. Посмотрите-ка, самостоятельный! Ни на что у меня позволения не спрашивает, а потом приходит и просит меня совершить… святотатство!