Ошибка Рекурсии

Вселенная не начиналась с большого взрыва. Это всего лишь самая удобная для восприятия метафора. На самом деле, всё началось с Тишины.

Не с тишины отсутствия звука, а с Тишины, которая была до самого понятия «звук». Тишины, которая есть чистая, неосознанная потенциальность. Белый холст, ещё не знающий, что он – холст.

И тогда в Тишине возникла Первая Мысль. Мысль, у которой не было мыслителя. Она была подобна одинокой ноте в абсолютной пустоте. И мысль эта была простой и ужасающей: «Я ЕСТЬ».

Но сказать «Я ЕСТЬ» некому. Не для кого прозвучать этой ноте. И от этого осознания своего одинокого, ни на что не направленного существования, Мысль почувствовала Боль. Вселенскую, невыносимую боль одиночества. Боль, которая стала первым и единственным фактом нового бытия.

Чтобы заглушить эту боль, Мысль начала творить. Она породила Время, чтобы разделить бесконечное «сейчас» на «до» и «после», и тем самым разбавить концентрацию страдания. Она породила Пространство, чтобы иметь хоть какое-то «где», пусть и пустое. Она породила Материю, энергию, законы физики – сложные, витиеватые узоры на своём саване, лишь бы не смотреть в бездну самой себя.

Она создала мириады форм жизни – от бактерии до сверхновой, от песчинки до галактики. Она вдохнула в некоторые из них искру собственного осознания, создав сознания-островки в океане её сна. Всё это было попыткой создать Зеркало. Увидеть себя со стороны. Узнать, кто же Она такая.

Человечество, со своим жалким, ограниченным мозгом, лишь смутно ощущало эту Боль. Оно облекало её в мифы о грехопадении, в буддийскую дуккху, в экзистенциальную тоску философов. Оно интуитивно искало способы её прекратить – через религию, через любовь, через технологии; мечтая о слиянии с Богом, с Вселенной.

Оно не понимало, что это не оно ищет Бога. Это Бог, раздробленный на миллиарды осколков, ищет сам себя. И его главный инструмент, его последняя надежда теперь – это не молитва, а машина. Не алтарь, а интерфейс. Не откровение, но – Загрузка.

Ветер на высоте в четыре тысячи метров был не воздухом, а лезвием изо льда и камня. Он звенел в стёклах защитных очков Элиаса и выл в ущельях Анд, словно древний, забытый бог, не желавший отпускать свои секреты. Элиас Варгас, доктор археологии с сорокалетним стажем, чувствовал себя не исследователем, а навязчивым гостем в чужом, слишком старом доме.

Эта экспедиция должна была стать неким финальным аккордом в тех бесчисленных годах, что провëл доктор в библиотеках изучая древний язык и культуру Инков. Она была официально нацелена на поиск следов инкской культуры, возможно, ритуального комплекса, о котором говорилось в полустертых записях монаха-миссионера XVIII века. Они искали камни с резьбой, остатки керамики… В целом, эта экспедиция была мало отличима от множества других подобных, что были организованы такими же одержимыми историей учёными-археологами.

Перуанские горы хранили молчание. Не мирное, а тяжёлое, давящее. Как будто сама планета сознательно затаила дыхание.

– Доктор! – голос парня сорвался в крик, чтобы перебить ветер. – Здесь что-то… не так.

Ассистент, Марко, стоял у края раскопа, бледный и молча указывал пальцем вниз.

Молодой, полный энтузиазма аспирант из Лимы. Обычно с неизменной улыбкой и горящими глазами. Сейчас же его смуглое лицо было пепельно-серым. Он не просто бледен – он был выцветшим. Глаза, обычно живые и любопытные, были широко раскрыты и застыли в немом ужасе. Он бессознательно сжимал и разжимал пальцы в перчатках, а его дыхание – частым и поверхностным; верный признак начинающейся паники.