Убийство на черной лестнице

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Эта мысль не давала Геннадию покоя уже несколько месяцев. С тех пор, как он почти случайно узнал, что его соседка по коммунальной квартире в своих двух комнатах прописана одна.

Вообще-то она жила с сыном – четырнадцатилетним Рустамом, и оплачивали коммунальные услуги они почти поровну, – разница была небольшой. Но однажды Геннадий, доставая из почтового ящика счета об оплате, скользнул взглядом по соседскому и удивился: счет Ренаты был намного меньше. Выяснять, что, да почему, Геннадий, конечно, никуда не пошел, но любопытство все же поселилось в нем.

Вскоре у него появились свои дела в бухгалтерии ЖЭКа, и он вспомнил о соседском счете.

– Ох, уж эти соседи, так и норовят в чужой счет заглянуть… – полная добродушная бухгалтерша плюхнула на стол огромного формата сшитые ведомости и стала их листать.

– Но мы раньше практически одинаково платили, – возразил Геннадий. – Нас с женой двое, и соседка с сыном живут вдвоем. Может быть, здесь какая-нибудь ошибка?

– Какая квартира-то?.. Фамилия?.. – бухгалтерша, ловко скользя линейкой по странице, искала нужные сведения. – А потому меньше с нее берут, товарищ дорогой, – вдруг отчеканила она, – что прописана ваша соседка одна!

– Как одна? – удивился Геннадий. – А сын?

– А сын не прописан! Выписала она сына!

– Вот как? – у Геннадия тут же вразнобой заработали мысли, можно ли этот факт как-то использовать для себя. – В таком случае… нельзя ли как-нибудь… у нее одну комнату… – Геннадий подыскивал нужное слово, – …отсудить? А то получается, у нас с женой одна четырнадцатиметровая на двоих, а у нее две изолированные – тридцать метров – на одну.

– Это вам не советские времена, – рассмеялась бухгалтерша. – Теперь живи один хоть в ста метрах, только плати за них исправно. А если ваша соседка… – бухгалтерша еще раз заглянула в ведомости, – …свои комнаты приватизирует, то они вообще перейдут в ее собственность. Попробуйте договориться с ней по-хорошему, может, она вам уступит. – И добродушная бухгалтерша захлопнула свой манускрипт, давая понять, что разговор окончен.

Полученная информация не давала Геннадию покоя всю обратную дорогу домой.

«Значит, Рустамчика своего к бабке прописала… – размышлял он. – У бабки однокомнатный кооператив, а та на ладан дышит. Для подстраховки, так сказать: у бабки-то еще есть сын-пьяница, вот они боятся, что тот претендовать на материну квартиру станет… Интересно…»

Что-то смутное бродило в мыслях Геннадия, будто тяжелые мельничные жернова перемалывали полученную информацию.

«Вот ведь зараза какая!» – не выдержав, обругал он соседку. Здесь у нее тридцать метров, да бабкина квартира к ней перейдет. А они с Тамарой ютятся в четырнадцати метрах, и пока никаких перспектив. Из-за этого и ребенка не заводят. А пора бы: Тамаре тридцать скоро.

Геннадий вошел в полутемный подъезд с разрушенной дверью, с вечной вонью, поднимающейся из затопленного подвала. Раздражение все больше охватывало его.

«Договоритесь по-хорошему… “уступит”… – вспоминал он разговор с бухгалтершей. – Уступит, как же! Удавится скорей, чем добровольно уступит. Своего Рустамчика содержит как принца Уэльского – в отдельной комнате со своим телевизором. Да к себе хахалей водит. Ни за что не уступит».