И только море запомнит

«Отче наш, сущий на небесах,

да святится имя Твоё,

да придет Царствие Твоё,

да будет воля Твоя и на земле, как на небе.

Аминь.»

Звон колокола. Грубый, резкий, не такой, как в Крайст-черч. Но какое это имеет значение, если возвещает он всё о том же – пора. Пора открыть единственный ещё зрячий глаз и выйти на свет из каюты, являя миру недовольное лицо.

Три чёткий удара – час тридцать по корабельным часам. Не положено капитану столько спать, даже если он нёс вахту, даже если забыться болезненным сном толком и не вышло из-за пульсирующей головной боли и кровящей раны на лице. Кайджел О’Райли хотел бы забыть и никогда не вспоминать, как звонит на колокольне в Крайст-черч мальчишка, как его кормят хлебом и тёплым молоком, забыть, в сущности, о том, кто он вообще такой. Она. Моргана О’Райли.

В условиях морской качки, на заблеванной незадачливым салагой палубе, вообще-то, её имя имеет огромное значение. Никто на корабле не будет слушаться тебя, если ты не ссышь стоя за борт. Никто не будет исполнять приказы женщины. Да и женщина на корабле к беде1. Глупое суеверие, которое, впрочем, укрепилась в сознаниях, въелось, как морская соль в доски. Ну, и слава Богу. Нечего женщинам делать на корабле.

За почти четыре года в море Моргана О’Райли уже привыкла быть совершенно другим человеком. Всегда. От неё старой не осталось ничего. Даже шрамы, напоминающие о сложном пути, который пришлось проползти, проложить локтями и лезвием клинка, чтобы стать капитаном ей не принадлежат. Эти шрамы заработал Кайджел, а не она. Имя покойно старшего брата почти стало её собственным, если бы ни одно «но» – у неё никогда не получится быть похожей на него.

Затянув потуже ремень, закатав до локтя рукава свободной сорочки, украшенной замысловатыми кельтскими узорами, вышитыми золотыми нитями, нацепив на голову шляпу и проверив, не отсырел ли порох, молодой капитан толкает дверь каюты.

– England, ould Ireland! Hauley Hauley Ho!2

Яркое солнце дробит и без того практически уничтоженное зрение. И Моргане нужно несколько мгновений, чтобы проморгаться и начать воспринимать мир таким, какой он есть на самом деле – светлым, живым, не похожим на мир из ночного кошмара, где любое принятое решение было всего лишь иллюзией. Солёные брызги долетают со всех сторон, приятный лёгкий ветер и даже порядком затянувшаяся песня напоминают, что она всё ещё жива, и стоит поблагодарить за каждый дарованный новый день Бога.

Кто-то замечает О’Райли.

– Захлопнули пасти. Кэп на палубе!

Моргана хмыкает, но скорее довольно, нежели злобно. На этом корабле только один закон – она. У пиратов своё братство, доверие друг к другу, но капитан всегда стоит на ступень выше.

Уверенным чётким шагом, свойственным скорее человеку служившему, нежели расхлябанному пирату, а уж тем более женщине, звеня клинком, О’Райли поднимается на капитанский мостик. Квартирмейстер – типичный рыжий ирландец в совершенно идиотской шляпе – шутливо кланяется, как перед королём, предлагая встать за штурвал. Но капитан отказывается, качая головой.

– Приветствую, сэр.

– Давно палашом по лбу не получал? – Моргана морщится.

Прицепилось же это дурное прозвище. Как будто к пирату положено обращаться «сэр». И лучше б та портовая шлюха не строила из себя даму высоких нравов и заткнула своё кокетство куда подальше. Сейчас бы над ней не пытался подшучивать лучший друг, но всё же прямой подчинённый.