Поезд

Глухой, настойчивый бой, казалось, исходил из самого сердца металла. Это был ритм, механический, безжалостный, сотрясавший само существование вагона. Он проникал сквозь стенки, впивался в кости, заставляя вибрировать каждую клетку тела. Казалось, этот ритм был древнее самого времени, он звучал ещё до рождения звёзд, и будет звучать после их смерти, бесконечным маршем по пустоте.

Олег проснулся от этого стука. Он не мог вспомнить, когда и как заснул. Последнее, что он помнил, – это скучный вид из окна, мелькавшие мимо деревья, которые смазывались в одно зелёное пятно, и тихий ропот соседей, разговоры которых были похожи на жужжание пчёл. Теперь была тишина. Почти. Только этот стук. И ещё… этот противный, протяжный скрежет металла. Словно два огромных лезвия пилили друг друга.

Он открыл глаза. Тьма. За окном не было ничего, кроме непроглядной чернильной тьмы, в которой не угадывались даже силуэты. Поезда стояли в туннеле. Почему? Он не знал. Поезд должен был идти по расписанию, и никаких туннелей на этом участке не было. Что-то было не так. Олег попытался сесть, но тело казалось чужим, тяжёлым, будто его залили свинцом. Шея затекла, мышцы ныли. Какое-то время он просто сидел, пытаясь прийти в себя, ориентируясь по запахам и звукам. Запах железа, мазута и чего-то сладковатого, что заставило его желудок сжаться в комок. Звуки… да, скрежет стал громче. И стук, вечный, неотвратимый.

Наконец, Олег поднял голову и огляделся. Его вагон. Он был пуст. Сиденья напротив, на которых должны были сидеть двое, были свободны. Впереди, где обычно сидели студенты с шумными разговорами и музыкой из наушников, тоже никого не было. В проходе, ведущем к следующему вагону, не мелькал ни один силуэт. Освещение работало, но было тусклым, мерцающим. Лампы под потолком, залитые пылью, едва освещали пространство, отбрасывая длинные, танцующие тени, которые будто жили своей жизнью, шевелились, когда поезд подпрыгивал на стыках.

Сердце Олега забилось чаще. Что происходит? Он встал. Ноги едва держали. Он пошатнулся, схватившись за спинку сиденья. Призрачная пустота давила, обволакивала, забиралась под кожу, вызывая первобытный, животный страх. Он был один. Совершенно один. В огромном, движущемся гробу. Он сделал шаг к проходу. Скрип пола под его ботинком прозвучал как выстрел в этой мёртвой тишине. Олег замер, прислушиваясь. Были слышны лишь нестерпимый ритм, пульсирующий в темноте, и протяжный, режущий слух скрежет, словно две пилы сцепились в смертельной схватке. И его собственное сбившееся дыхание, горячее, как пар, на холодном воздухе.

Ему нужно было найти кого-то. Хоть кого-то. Он пошёл вперёд, мимо пустых сидений. Каждое из них казалось живым, наблюдающим за ним, каждым своим изгибом, каждой тенью. Оставленные вещи – газета, оброненная кем-то книга, пустая бутылка воды, – всё это было свидетельством того, что ещё совсем недавно здесь были люди. Но куда они исчезли? Испарились? Это было невозможно.

Олег добрался до двери в следующий вагон. Она была приоткрыта. Он толкнул её. Скрип, громкий и протяжный, заставил его вздрогнуть. Он вошёл.

И этот вагон был поражен той же безжизненной чумой. Но что-то было не так. Что-то… пахло. Запах, который он почувствовал в своём вагоне, здесь был сильнее, гуще. Он наполнил лёгкие, обжёг носоглотку, вызвал тошноту. Сладковатый, приторный, как перезрелые фрукты, смешанный с запахом ржавого железа. Он сделал шаг. Затем ещё один. Он шёл по проходу, стараясь не смотреть на сиденья, не думать о том, что он здесь один. Он смотрел только вперёд, на следующую дверь.