Жара стояла такая, что асфальт за окном плавился, марево струилось от раскаленного бетона остановки. Автобус, пыхтя, выдохнул его на пыльную обочину и уехал, оставив в звенящей тишине только их двоих.
Валентин Игоревич, 42 года, учитель физики, с сумкой, набитой тетрадями и яблоками из сада, смотрел на девушку, которая вышла вместе с ним. Она была ему незнакома, они ехали в одном автобусе из района, и сейчас она стояла, заслонив рукой глаза от солнца, и смотрела на ту самую дорогу, что вела в деревню Покровское. Ему туда же.
Он хотел было предложить пройти вместе, как она обернулась. Взгляд ее был прямым, почти дерзким, а в уголках губ таилась усталая усмешка.
– Вы тоже в Покровское? – спросил он, и голос его, привыкший к формулам и законам, прозвучал чуть хрипло.
– Ага, – коротко кивнула она. – Только, кажется, мне сейчас не до дороги.
Она подошла ближе. От нее пахло пылью, дешевыми духами и чем-то диким, животным. Ее пальцы вдруг легли ему на грудь, над сердцем, которое заколотилось с бешеной силой.
– Валя, – выдохнула она, и от того, что она назвала его так, по-домашнему, по-свойски, у него перехватило дыхание. – У меня там, – она скользнула взглядом вниз, по его телу, – аж между ног все загудело. С тех пор как ты в автобус вошел. Совсем что-то пошло не то.
Он не понял. Его мир, выстроенный на причинно-следственных связях, треснул. Логика отказала. На него нахлынула волна, горячая и тяжелая, смывая все – возраст, статус, приличия. Он был просто самцом, а перед ним стояла самка, излучающая немой, влажный вызов.
– Ты уж извини, ничего лишнего, – пробормотала она, уже прижимаясь к нему всем телом, и ее губы нашли его губы.
Его ответ был грубым, почти злым. Он впился в ее рот, как утопающий, руки сами схватили ее за тонкие запястья и прижали к прохладной бетонной стене остановки. Она лишь глухо застонала в поцелуе, не сопротивляясь, а наоборот, выгибаясь навстречу.
Он не узнавал себя. Этот Валентин Игоревич, который аккуратно вел конспекты и говорил о квантовой механике, сейчас рвал с нее легкую ветровку, задирал ее юбку. Его пальцы нашли под тканью трусиков уже готовую, горячую и мокрую влагу. Она вскрикнула, когда он вошел в нее пальцами, резко, без прелюдий.
– Давай, – шипела она ему в шею, кусая губы. – Давай же, я тебя хочу. У меня уже две недели никого не было… а ты…
Он расстегнул ремень, ширинка с грохотом разъехалась. Он поднял ее, поставил на цыпочки, прижав к стене. Она была легкой, почти невесомой. Ее ноги обвили его бедра.
Проникновение было одним, яростным, разрывающим движением. Она закричала – не от боли, а от освобождения, от нахлынувшей на нее той же дикой силы. Он двигался в ней с грубой, почти механической интенсивностью, заглушая ее стоны своими губами. Тело ее сжималось вокруг него, судорожно и жадно, даря ему такие ласки, о которых он забыл, что они возможны.
Его мир сузился до стонов, до запаха ее кожи и пота, до влажного тепла ее тела. Он не думал ни о чем. Ни о том, что кто-то может проехать, ни о том, кто она, ни о том, что будет потом. Было только «здесь и сейчас», этот животный танец на пустынной остановке под палящим солнцем.
Его оргазм накатил волной, вырывая из груди низкий, протяжный стон. Она кончила следом, заткнув себе рот костяшками пальцев, все ее тело содрогнулось в немом крике.
