Бабушка

Бабушка стоит, опираясь на стол, и смотрит в окно. За окном – сугробы с человеческий рост, а может, и вовсе метра с два. Бабушка стряпает пельмени, рукава домашнего платья закатаны, а ладони в муке. Пельмени маленькие, почти с ноготок: никто не умел их готовить такого размера, кроме бабушки! Она лепит быстро и ловко.

Один за другим аппетитные мясные «ушки» заполняют разделочную доску. Затем бабушка уносит их в сени, чтобы уже замороженными ссыпать в полиэтиленовые пакеты. В таком виде лакомство будет ждать своего часа в морозилке.

Приготовление пельменей длится несколько дней. Бабушке за восемьдесят, она двигается медленнее, чем десять лет назад, но все равно не торопится. До наступления Нового года бабушка слепит более трехсот пельменей, которыми будет угощать внуков и детей.

Ни один из пельменей бабушка не сварит себе – все для нас. Бабушка – жертвенница, никогда не жила для себя – только во благо семьи.

Из дома бабушки слышен гудок поезда, в котором мы торопимся к ней на зимние каникулы. С братом и мамой едем из Перми в небольшой городок Лысьва, дальше – сорок минут на «бичевозе»1 по глухой тайге, и вот мы в поселке Невидимка. «Здесь только охотники живут», – слышу я наблюдение одного из пассажиров, когда поезд останавливается на станции. Сугробы и узкая тропка ведут нас к магазину и почте, впрочем, как в любой деревне или селе, а уже следующие несколько дорог – к домам. В действительности, поселок был не таким уж маленьким – около тысячи жителей. С годами численность Невидимки снижалась: старики умирали, молодые уезжали. Оставались патриоты-односельчане – они заводили семьи, рожали детей. Правда, таких были единицы.

В 1977 году, в год моего рождения, бабушка переехала в поселок Невидимка из более глухого местечка с названием Половинка. Уже через полгода я впервые навестила ее, точнее, к бабушке меня привезла мама и оставила погостить почти на год. Мы подружились, полюбили друг друга. С тех пор я стала настолько частым гостем, насколько это было возможно для моих родителей. Маме нравилось у бабушки, и мы ездили почти каждый месяц на выходные, на все праздники. Позже, в школьные годы, я проводила в Невидимке все каникулы и со временем добиралась самостоятельно – маршрут был несложный, освоила его без труда.

Когда мне было пятнадцать лет, мы провели с бабушкой целый летний месяц. Изо дня в день она хлопотала по хозяйству, с утра до вечера была на ногах, измеряя шагами площадь своей маленькой квартирки в доме на три семьи, в котором занимала комнату и кухню. Были еще и сени – вроде прихожей, располагающейся от входной двери до жилого помещения, – но они не отапливались, поэтому там всегда было студено, даже в теплые дни, и бабушка использовала сени как хранилище для консервов.

В холодные месяцы она просыпалась до шести часов утра, чтобы затопить печь. Дрова были подготовлены еще с вечера, так что не приходилось выходить на улицу в суровый мороз. Я спала на сундуке возле печки. В ногах стоял стул, поэтому спальное место получалось вполне приличным. Просыпаясь от жара, исходившего от печи, я всегда успевала к завтраку. Если сон мой вдруг затягивался и стрелка часов переваливала за девять, бабушка начинала греметь, чтобы скорее меня разбудить, перекладывала вилки и ложки с одного места на другое. Если это не помогало поднять меня с импровизированной кровати-сундука, то в ход шли кастрюли и сковородки. Грохот кухонной утвари по шкале децибелов был намного выше, чем от столовых приборов, поэтому, за редким исключением, я просыпалась. Если и это не помогало, применялись ведра, иногда с водой. Бабушке срочно нужно было налить что-то из ведра в другую емкость, а у меня случались, что естественно, позывы в туалет, и я просыпалась. Эдакая бабушка-хулиганка. Я никогда не злилась на ее поступки, скорее, меня это даже забавляло. Несмотря на то что бабушка была достаточно откровенным человеком, без особой жалости к другим, меня до определенного возраста она берегла.