Сумерки богов

Долина Гудбранна, центральная Норвегия

Поздняя осень 1217 года от Рождества Христова

На вершине невысокого холма, под небом цвета старого сланца, распростерлись мертвые тела. Все они были в растерзанных доспехах: кольчуги порваны, щиты сломаны, а шлемы расколоты на части свирепыми ударами. Не было им счёта, и лежали они не идеальными рядами, – так мертвецы лежат после того, как сталкиваются стены из щитов, а люди падают, словно колосья под лезвием жнеца, – а скорее кучками и буграми, будто сам Спутанный Бог, хитроумный Локи, решил наполнить землю прахом убитых норманнов. Их кровь смешивалась с другими телесными жидкостями, превращая ранний снег под ногами в алую кашицу.

Холодный северный ветер стонал в вечнозеленых елях, окружавших холм. Он гремел древками копий, что росли из тел убитых как трупные цветы, их лезвия уходили корнями в животы и спины; он разрывал ткань сброшенных знамен. На некоторых была изображена голова волка на белом поле. На других, более многочисленных, красовался чёрный крест. Вдруг ветер стих; воцарилась абсолютная тишина.

Среди этого запустения мелькнуло движение. Великан с каштановыми волосами, одетый в драный пластинчатый доспех, вскочил на ноги, крепко сжимая в окровавленном кулаке зазубренный меч. От его дыхания шел пар, пока он пыхтел после напряжённой битвы. С его бороды капали кровь и слюна; запачканное алым лицо было обращено к небесам. Нетвердо стоя на ногах, великан переступил нагромождения трупов, обозначивших горнило битвы, и начал искать наверху малейший признак божьей милости к его победе – разрыв в облаках, луч света из небесного царства, хоть что-нибудь. Но перед ним раскинулось лишь бескрайнее тёмно-серое пространство, твёрдое, как арктические льды. Слёзы навернулись на его глаза, и великан поднял меч рукоятью к небу.

– И-Иисус! – сказал он хриплым голосом. А затем громче: – Иисус!

– Он тебя не услышит, – протянул в ответ кто-то за его спиной.

Мужчина резко обернулся.

Из того же месива трупов поднялась женщина. Однорукая дочь Одина, чьё левое запястье заканчивалось железным кулаком, созданным специально для щита. Похожая на рубины кровь свернулась в звеньях её кольчуги – теперь изрубленной и рваной после всех этих схваток с копьями.

– Ульфрун Хаконардоттир, – произнёс великан, скалясь и шипя от гнева.

Женщина, Ульфрун, тяжело опёрлась на длинную дубовую рукоять топора. Здоровой рукой сняла то, что осталось от шлема, – он треснул по швам в том месте, где принял на себя смертоносный удар. Ульфрун отбросила его в сторону. Мокрые волосы цвета древесной золы рассыпались по её плечам.

– Хеймдул Клятвопреступник, – прорычала она.

– Женщина, у тебя больше жизней, чем у кошки! Я видел, как Гутрум нанёс тебе смертельную рану.

– Это? Так, детская игра, – ответила Ульфрун. – Твой Гутрум решил меня пощадить и умер за это.

– Тогда ему выделили славное место по правую руку от Христа, рядом со святыми и мучениками.

Громкий смех Ульфрун был похож на стук камней.

– Эта ложь тебя успокаивает, Клятвопреступник?

– Мои чресла опоясаны поясом истины, – сказал Хеймдул. Он хрустнул косточками в шее, сняв с плеч напряжение, затем ударил плоской стороной меча по каблуку своего подкованного сапога, сбивая кровавый ледяной налёт. – А на груди – знак правосудия.