Далёкие милые были

Автор

Страниц

75

Год

2020

С благословения друзей и коллег Сергея Никоненко, он решил поделиться своими незабываемыми воспоминаниями в книге. Эта удивительная и мудрая работа является смесью биографии, хроники важных исторических событий и наблюдений за развитием личности, помогающих понять процесс становления актёра.

Однако, внутри этих страниц отражено не только его творчество, но и его чувства и эмоции. Воспоминания Сергея заполнили книгу не только радостью и весельем, но и грустью и страданиями, но всегда с надеждой на лучшие перемены благодаря любви.

Путешествие, которым является эта книга, начинается в том самом знаменитом доме, где когда-то жил великий поэт Есенин. Ведь именно там, в его квартире, посещали его такие великие личности как Василий Шукшин и Никита Михалков.

Перенесемся в один из незабываемых моментов, когда Сергей оказался в «подстаканнике», где весело искрится «кончаловка». Раздался голос, который ошарашил Сережу. После небольшого недоумения они обнаружили, что в комнате присутствует смеющийся я. Мы с Сережей сразу стали хохотать и решили перебраться в его потрясающую коммунальную квартиру на Сивцев Вражек. Мои воспоминания в книге продолжаются, как жил я там целых полгода.

Слова Никиты Михалкова, выраженные книге мемуаров «Территория моей любви», подчеркивают значимость и важность этого литературного произведения, которое способно оставаться в сердце читателя и изменить его взгляд на многие вещи.

Читать бесплатно онлайн Далёкие милые были - Сергей Никоненко

Во внутреннем оформлении книги использованы кадры из фильмов:

«Война и мир», реж. С.Бондарчук

«Это случилось в милиции», реж. В.Азаров

* * *

Глава 1

Рождество

Бабка подтолкнула, и я вышел.

Улица ослепила и оглушила – весна расправлялась с зимой. Прищуренным глазом увидел голубей в московской синеве: стайка, ложась на крыло, то внезапно пропадала, то вновь возникала, дружно махая крыльями и входя в поворот. С крыши хлестали радужные струи, по булыжной мостовой проворно завивались ручьи. Фыркала лошадь, цокала подковами, за ней железными ободами колёс громыхала телега. Блея козлиным клаксоном, расплёскивала лужи легковушка «эмка». Визжало колесо точильщика, брызгая снопами искр. Горлопанила ребятня, гоняя казаков-разбойников из подворотни в подворотню, за ними с лаем носились две шелудивые дворняги. Пищали девчонки, прыгая через верёвочку. И весь этот галдёж норовили перещебетать, перекаркать, перечирикать взбудораженные весной птицы.

Самая желанная весна… Весна сорок пятого.

– Баба Тань, далеко ли? – остановила мою бабушку соседка по коммуналке грузная тётка Груша.

– А у церкву.

На миг получив свободу, я тут же полез в лужу – опробовал обнову: проверил самодельные красные калоши из бельгийской тонкой резины на моих подшитых валенках.

– Ах, пострел! Чаво удумал, – спохватилась баба Таня, – а ну, ходи сюды.

Корявая бабкина клешня схватила меня за ручонку и потащила за собой по разбитому тротуару Сивцева Вражка, в сторону Гоголевского бульвара – потащила по всему моему раннему детству.

Баба Таня была мне прабабушкой – бабушкой она была моей матери. Моя мама рано осиротела, и вырастили её баба Таня и баба Феня. Счёт своим годам баба Таня потеряла и, сколько я помню, на протяжении лет пятнадцати на вопрос, сколько ей, отвечала: «А восимесят чатыри». Годы согнули бабу Таню; маленькая, юркая, с мужицкими руками, с ногтями, что камни – не всякие ножницы их брали. Баба Таня раньше всех вставала: «Кто рано встаёт, тому Бог подаёт», – и поспеть за ней никто не мог.

– Коню столь работы не переделать, сколь я за жисть подняла.

От неё я узнал молитвы, от неё же и сказки. Эти сказки слышали от своих бабушек все русские ребятишки: «Няйдеть коза с орехами, няйдеть коза с калёными…» Сказки сменялись молитвами, и я повторял за бабушкой «Отче Наш», «Богородице Дево, радуйся» и длинную «Верую».

– Серёньк, – не раз говорила мне бабушка, – вырастешь, большим станешь, може, и у партию у ихнюю уступишь, а иконку-то под подушкой дяржи.

Взгрустнёт баба Таня – жизнь свою трудную вспомнит, детишек своих малых, умерших в младенчестве. Из тринадцати только две девочки выжили, да и из этих, из двух, мамина мама молодой при родах умерла. Голод вспомнит, пожар, войну японскую, мужа своего непутёвого, по всей сельской округе прозванного Азекой – первым затейником был на святках, на свадьбах, на Масленице, на гуляньях да на престольных праздниках.

– Во куды гляди, а не в бутылку, – очнувшись, проговорит баба Таня. – Прости, Господи, Азеку-греховодника! Скоромным в пост не брековал, да и до ручки горькой дужа охоч был.

«Ручка горькая», скорее всего, была самогонка, а название тянулось от «русской горькой». По морщинистой щеке скатится слеза в беззубый рот, начнёт бабушка слегка раскачиваться и запоёт:

Продолжить чтение

Вам может понравиться: