Невеста змея

Девиц было три.
Две розовощёкие, фигуристые, в заманчиво тесноватых, украшенных кружевом тонких сорочках. По плечам их струились не то натуральные, не то тщательно завитые локоны цвета спелой пшеницы. Про таких красоток говорят кровь с молоком.
Молоко белый полоз не любил. Кровь, признаться, тоже. Пахнет ржавчиной и отстирывается скверно — за что её любить?
Но ещё больше он не любил всё подозрительное, а третья девица выглядела подозрительнее некуда — мелкая, тощая, чернявая, губы в ниточку поджаты, на бледном треугольном лице одни глаза и видны. Такой добычей любой уважающий себя хищник побрезгует, а змей себя уважал.
Впрочем, селян обвинить было не в чем — они-то как раз со всем почтением отнеслись к лесному хозяину и к средней ёлке с загодя обрубленными нижними ветвями такую же пышногрудую жертву привязывали, как и к двум крайним.
Только вот не учли, что, едва они из виду скроются, из кустов вынырнет шустрая девчонка в побитом молью полушубке. Перережет верёвку, отхлещет сползшую в сугроб блондночку по щекам, чтобы проснулась, а когда та дёру даст, ещё и закричит ей вслед: «Куда, дурища? К бабке в Валешки беги да схоронись там на недельку!»
Освобождённая девица, даром что вопила на бегу как полоумная, на миг умолкла, застыла цаплей, нелепо поджав ногу, а потом развернулась и в другую сторону рванула, высоко задирая колени и голося так, что шишки посыпались. И даже одна белка из дупла выпала.
За этим процессом змей наблюдал даже с интересом, подполз к самому выходу из пещеры и созерцал. Он, конечно, планировал отдохнуть от суеты недельку перед праздниками, но уж если развлечение само явилось…
А вот когда чернявая вместо того, чтобы освободить и разбудить оставшихся, принялась на перерезанной верёвке узлы вязать, у него от дурных предчувствий аж чешуя встопорщилась чуть ниже короны из шипов.
Девчонка же, закончив с путами, вернулась к кустам, деловито скинула свою линялую шубейку, стянула через голову платье, оставшись в совершенно неприличном для девицы мужском исподнем — из тех, что охотники зимой носят. Прямо поверх тёплого белья она нацепила просторную белую рубаху — совсем не такую богатую, как на остальных, после чего увязала все свои вещи в узел и затолкала его поглубже в заросли.
Тут у полоза уже и хвост нервно задёргался — аж выбоину на стене пещеры оставил.
Чернявая, заметя еловой веткой свои следы, ужом втиснулась между стволом и верёвками, словно ладонь в рукавицу впихнула, а затем довольно улыбнулась.
Но улыбка, на миг преобразившая её личико, тут же исчезла, сменившись показательно страдающей миной.
— Может, всплакнуть? — задумчиво произнесла девчонка шёпотом. Только слух у змея был на беду чутким. Глухотой, как мелкие чешуйчатые собраться, он не страдал. — Вот бес, про сапоги забыла! — Она покосилась на свои ноги, неодобрительно прицокнула языком и решила: — А, и так сойдёт! — после чего умолкла.
Тут змей наивно решил, что чутьё его обмануло. Что это трио в сорочках просто тихонечко замёрзнет, не мешая ему предаваться покою и раздумьям о делах государственных, но одним глазом из своей пещеры всё же поглядывал.
Полировать задом ёлку чернявой быстро надоело. И пяти минут не прошло, как она заскучала и принялась звать соседок по поляне:
— Вайса-а-а? А Вайса? Спишь? А тебя тут в жертву лесному хозяину приносят. Тьфу ты, сонная тетеря! Ильта-а-а? А Ильта? — повернув голову в другую сторону, продолжила девчонка. — Помрёшь тут, и твой Хорьт на другой женится. — Никакой реакции на эти провокации не последовало, блондинки всё так же сладко посапывали — видать, селяне предусмотрительно опоили их чем-то. — Вот ведь курицы! — беззлобно выругалась чернявая. — Ладно, сделаем иначе.