Все жанры Все авторы
Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов - Фридрих Ницше

Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов

Страниц

185

Год

2009

Каждое из литературных произведений великого философа Фридриха Ницше, таких как "Рождение трагедии из духа музыки", "Так говорил Заратустра", "По ту сторону добра и зла", "Сумерки богов", обозначает собой новую эпоху в истории философии и культуры. Однако слава Ницше, который своими скандальными взглядами вредил обществу и отвергал устоявшиеся нравы и обычаи, началась именно с его работы "Человеческое, слишком человеческое" (1878), с подзаголовком "Книга для свободных умов", которую мы представляем в этом издании. В этой "меланхоличной и смелой" книге Ницше предлагает нам все переоценить, смести все устоявшиеся ценности и привычки, что он сам и сделал, обладая "суровой дисциплиной своего я", и, как он говорит, "окончательно разрушив в себе все священные восторги, идеализм, и прекрасные чувства".

---

Добавление от меня: Подобно бомбовому взрыву, книги Фридриха Ницше вызывали настоящую сенсацию и потрясали читателей своей оригинальностью и непохожестью на привычные каноны философии. Каждое новое произведение Ницше открывало новые горизонты мышления и формировало новые направления в философской мысли. Они были своего рода вызовом для общества и его устойчивых ценностей, но в то же время предлагали читателям осмыслить мир по-новому и освободиться от ограничивающих стереотипов.

Читать бесплатно онлайн Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов - Фридрих Ницше

Предисловие

1

Довольно часто и всегда с большим удивлением мне говорили, что есть что-то общее и отличительное во всех моих произведениях, начиная с «Рождения трагедии» вплоть до недавно опубликованного «Пролога к философии будущего»: все они содержат – говорили мне – западни и сети для неосторожных птиц и едва ли не постоянный незаметный призыв к перевороту всех привычных оценок и ценимых привычек. Как? Все это только – человеческое, слишком человеческое? К этому вздоху приводит чтение моих произведений; читатель испытывает некоторого рода пугливость и недоверие даже к морали, более того, его немало искушает и поощряет к защите худших вещей мысль б: а что, если это – только наилучшим образом оклеветанные вещи? Мои произведения называли школой подозрения, еще более – школой презрения, к счастью, также школой мужества и даже дерзости. И действительно, я и сам не думаю, чтобы кто-то когда-либо глядел на мир с таким глубоким подозрением, как я, и не только в качестве случайного адвоката дьявола, но и – выражаясь богословски – в качестве врага и допросчика Бога; и кто угадывает хоть что-нибудь из последствий всякого глубокого подозрения – из озноба и тревог одиночества, на которые осуждает всякая безусловная различность взора, – тот поймет также, как часто, чтобы отдохнуть от себя и как бы временно забыть себя, я тщился приютиться где-либо – в какой-либо почтительности, или вражде, или научности, или шаловливости, или глупости, а также почему, когда я не находил того, что мне было нужно, мне приходилось искусственно овладевать им, подделывать и сочинять себе это (– и разве поэты делали когда-либо что другое? и для чего же и существует все искусство на свете?). Но что мне было всегда нужнее всего для моего лечения и самовосстановления, так это вера, что я не одинок в этом смысле, что мой взор не одинок, – волшебное чаяние родства и равенства во взоре и вожделении, доверчивый покой дружбы, слепота вдвоем, без подозрений и знаков вопроса, наслаждение внешностью, поверхностью, близким и ближайшим – всем, что имеет цвет, кожу и видимость. Может быть, в этом отношении меня можно уличить в кое-каком «искусстве» и признать тонким фальшивомонетчиком; уличить, например, в том, что я намеренно-умышленно закрывал глаза на шопенгауэровскую слепую волю к морали в ту пору, когда я уже ясно различал в делах морали, а также что я обманывал себя насчет неизлечимого романтизма Рихарда Вагнера, как если бы он был началом, а не концом; а также насчет греков, а также насчет немцев и их будущности – и, может быть, наберется еще целый длинный список этих «также»? – Но допустим, что все это так, что во всем этом можно с полным основанием уличить меня; что же вы знаете, что можете вы знать о том, сколько хитрости самосохранения, сколько разума и высшей предосторожности содержится в таком самообмане – и сколько лживости мне еще нужно, чтобы я мог всегда сызнова позволять себе роскошь моей правдивости?.. Довольно, я еще живу; а жизнь уж так устроена, что она основана не на морали; она ищет заблуждения, она живет заблуждением… но не правда ли? я опять уже принялся за свое, начал делать то, что делаю всегда, – я, старый имморалист и птицелов, – говорить безнравственно, вненравственно, «по ту сторону добра и зла»? —

Вам может понравиться: