Человек тоскует по небу. Он пытается удержать небо в руках. Он пришивает небо к земле стремительными стежками рукотворных механизмов, которые хотя бы отчасти способны возместить ему отсутствие врожденной способности парить в вышине. Глоток близкого неба кажется ему глотком свободы, запретно-сладкой для существа, обреченного постоянно передвигаться на двух неуклюжих подпорках, вместо того чтобы пользоваться стремительным размахом вольных крыльев. Не потому ли так страдают летчики, вынужденные по возрасту или состоянию здоровья оставить профессию?
Не потому ли так манят аэродромы – эти странные места, где небо вплотную притянуто к земле?..
По территории аэродрома в сторону здания диспетчерской, состоящего из отблескивающего на солнце стекла и серого кирпича, неторопливо продвигались двое, по пути дружески беседуя. Внешне они если и не являли собой полную противоположность, то, во всяком случае, демонстрировали явное несходство. Один был худ, подтянут, сед; несмотря на возраст, держался со строгой, почти военной выправкой. Второй, лет пятидесяти пяти, походил скорее не на военного, а на спортсмена, давно оставившего, но не забывшего любимое занятие: крепкий, коренастый, мускулистый, с особенными, точными и ухватистыми, движениями. Коренастый был одет в куртку с символикой аэроклуба, и на лацкане у него красовалась надпись: «Руководитель полетов». Что касается первого, его худощавую фигуру облегал обычный серый легкий плащ вместо форменного мундира, на который заместитель генерального прокурора Константин Дмитриевич Меркулов имел полное право.
– Володь, вот рассказываешь ты, – сокрушенно качал головой Меркулов, – а я думаю: что за судьба у тебя такая? Постоянно тебе всякие чиновные подонки попадаются…
– Костя, один случай раз в двадцать лет – еще не судьба, а небольшое отклонение от курса. – Улыбка у мускулистого Володи была тоже как у бывшего спортсмена: звездная, ослепительно-белозубая, предназначенная притягивать объективы кинокамер – хотя от возраста, надо полагать, слегка приугасшая. – И вообще, тогда это был не чиновник, а диспетчер. Коллега, маму твою за ногу… Авиатор…
– А я тогда, в восемьдесят седьмом, помню, получил материалы дела и сразу подумал: порядочный диспетчер и негодяй-летчик… – Костя Меркулов покачал седовласой почтенной головой, сокрушаясь о той давней опрометчивости. – В общем, сделал поспешные выводы. Молодой был и глупый. Хорошо, потом мозгов хватило разобраться…
– Не! – мотнул головой Володя. – Я на тебя тогда посмотрел и сразу понял: этот парень из прокуратуры докопается до правды, не даст меня засудить…
Как бы в поисках того, что можно было бы ответить на это лестное утверждение, Костя Меркулов взглянул в небо – и оно накрыло его своей близкой, как всегда на аэродромах, голубизной. Безбрежной и спокойной. А ведь, если задуматься, спокойствие-то мнимое: за тонкой голубой ширмой скрываются атмосферные разряды, тревожные перемещения воздушных масс, скрежещущая космическая чернота, пронизанная метеоритными потоками. А мы тут на земле стоим и восторгаемся: ах, какое небо! На самом деле неба, каким оно нам представляется, просто нет. И никогда не было – даже в древние века, когда люди верили, что над ними простирается твердый непробиваемый купол, выкрашенный богами в чистейшую лазурь… Созвучие слов «небо» и «не было», в котором крылась какая-то горькая истина, сразило Костю настолько, что он на секунду замер с разинутым для продолжения диалога ртом.
