Олечка Николаева бодро стучала каблучками по московской набережной, стараясь не слишком вглядываться в эту красоту. «Права была бабушка, – повторяла она про себя, – ох как права. Как же ей жилось в нашей дыре после таких-то красот? А церквей-то, церквей! И перекреститься нельзя».
Ольга приехала в Москву только утром, сдала чемоданчик в камеру хранения и гуляла налегке, подгоняя себя к институту, куда надо было сдать документы непременно сегодня. Все справки и документы она зашила в лиф клетчатого платья, что почти на размер увеличило ее девичью грудь.
В документах, которые девушка несла в институт, значился тысяча девятьсот девятнадцатый год рождения, на самом деле это был двадцатый. То есть сейчас, в тридцать седьмом году, ей было всего семнадцать.
Там, где она жила когда-то с родителями, было сытно и хорошо. А главное – они все были вместе: мама, папа, бабушка и гувернантка фрейлейн Матильда. Потом все изменилось.
Однажды отец вернулся с работы раньше обычного и ушел к себе в кабинет, отказавшись от обеда и чая. Ели в тишине. Ляля, мама, бабушка и фрейлейн Матильда старались не нарушать тишины, понимая, что папа́ занят и ему нельзя мешать. Такое редко, но уже случалось в их доме.
Первой папа́ позвал в кабинет жену. Они говорили недолго, но маман вышла в слезах. Потом были фрейлейн Матильда и бабушка. О чем говорили взрослые, Ляля не догадывалась, но по большому секрету сообщила любимой кукле, что, наверное, кто-то напроказничал.
– Вот видишь, моя дорогая, – доверительно-строго говорила она кукле. – Вести себя надо хорошо, иначе смотри, что получается.
Потом бабушка позвала маман в спальню. Ляля не слышала, о чем они говорили, только неожиданно громко зарыдала маман.
Папин кабинет оставался закрытым до темноты. В него по очереди вновь и вновь входили то маман, то бабушка, то фрейлейн. Наконец, вышел папа́.
– Ляля, мы с мамой должны уехать…
– Я поеду с вами? – перебила отца Ляля. – Ура!
– Нет, детка, мы с мамой должны уехать одни. А ты останешься с бабушкой и фрейлейн Матильдой. Я прошу тебя, девочка моя, слушайся их во всем…
Отец говорил еще что-то, но Ляля его не слышала – она поняла главное: родители уезжали без нее.
– Мамочка, – бросилась она к маме. – Ты не можешь взять меня с собой? Я буду очень хорошо себя вести. Честное слово. Пожалуйста.
Ляля говорила с мамой на русском, немецком и французском языках. Сейчас она повторила просьбу на всех известных ей языках, в надежде быть услышанной. Мать плакала все горше, все ниже склоняя голову.
