Кровь молчащая

Полдень. Метель по городу. На углу Царёвской улицы у парадного входа в двухэтажный деревянный особняк прогуливается невысокий молодой мужчина. Одной рукой он то и дело поправляет на плечах наспех наброшенный полушубок из овчины, другой – аккуратно стряхивает с дрожащей папиросы пепел себе под ноги. Нескончаемый поток крупных пушистых снежинок ложится на рано поседевшие виски и усы. Совсем тихо что-то шепчут замёрзшие губы. Взгляд больших голубых глаз прикован к окну на втором этаже…

Александр Меерхольц. Этот субботний день стал для него особенным, одним из главных в его жизни. Беспокойство, страх, нежность, сомнения – всё нелепым образом перемешалось в его распахнутой душе и начало терзать неутомимо, безжалостно, незнакомо прежде. Там, на втором этаже, вот уже более суток испытывает мучительную боль и страдания в родах Женечка – его милая, любимая супруга.

Двери парадного внезапно распахиваются и выпускают на улицу громкий волнительный крик домработницы Серафимы. Совсем ещё детское лицо её светится широкой радушной улыбкой, а руки смешно взлетают навстречу Александру Петровичу, словно раскидывая весть о только что происшедшем: «Случилось, хозяин! Случилось! Мальчик!»

Брошена недокуренная папироса, полушубок падает в снег, грохот каблуков добротных кожаных сапог нарушает холодную тишину старой деревянной лестницы. В ней двадцать одна ступень, не более и не менее. Они посчитаны Меерхольцем тысячу раз: и в прохладные утренние часы знойного лета, по пути на службу в юридическую контору Полубояринова. И в поздние морозные вечера, когда, возвращаясь уставшим, но спокойным и счастливым, он с каждым своим шагом приближался к двери в своё тёплое уютное жилище.

Вбежав в спальню, Александр Петрович немедля бросается на колени перед просторной дубовой кроватью и начинает отчаянно целовать свою супругу. За всё время отпущенных Всевышним мучений она не произвела ни одного крика, позволяя себе лишь еле слышно стонать и крепко сжимать искусанные до крови губы. Влажные от пота волосы разбросаны по подушке, длинные пальцы теребят небольшой кружевной платок. Евгения тяжело дышит, она заметно ослаблена. Её очаровательное лицо кажется совсем белым. Но, как и прежде, она строга и невозмутима в своих суждениях:

– Оставьте, оставьте это телячье, Александр!

И Александр послушно поднимается с колен, подбегает к акушерке, большим мягким полотенцем обтирающей новорожденного, и восторженно восклицает:

– Боже мой, Женечка! Боже мой! Это же настоящее чудо! Посмотрите, посмотрите, как прекрасен мой сын! Ах, какая же Вы у меня славная, Женечка! Какая же сильная!

Евгения медленно усаживается в постели, осторожно опираясь на дрожащие локти:

– Не следует придавать физиологическим процессам романтический оттенок, Александр. Лишнее это… Лучше поспешите записать в нашу семейную книгу, в Штаммбух, только что появившегося, Божьей милостью, наследника – продолжателя рода Меерхольц…

Доктор Штейнберг, стоя у наглухо зашторенного окна, с улыбкой наблюдает за происходящим, заведя длинные худые руки за спину. Через минуту он бросает взгляд на циферблат напольных часов, снимает белый халат, обнаружив под ним недорогой чёрный костюм, и даёт необходимые рекомендации роженице. Прощаясь, выходя из спальни Штейнберг оборачивается: